Константин Соловьёв - ГНИЛЬ

Продолжать было тяжело. Слова обрели плотность, застряли в горле слипшимся отвратительным комом.

«Зачем я им это рассказываю? — подумал он, — Это же глупо. Бог мой, как это все глупо…»

— Я до сих пор помню ее комнату. Даже не комнату, а комнатушку, ее социальный класс был очень невелик. Там была кровать, маленький шкафчик и стол со стулом. А больше ничего не было. И стены в отвратительных потеках. Сложно было представить, что там может жить человек, а она жила, и не один год. Странно, правда, ее лица я почти не помню, а каждую мелочь в комнате — помню. Хотя, наверно, уже и комнаты этой давно нет, и дома…

Маан обвел присутствующих взглядом. Его не интересовало, о чем они сейчас думают, ему просто нужна была пауза. Совсем небольшая, просто чтобы унять беспокойно забившееся сердце. У каждой истории должен быть конец.

— Я почувствовал сразу же. Чужеродное присутствие, которое мы привыкли называть запахом. Пробирающее по всему телу. Знакомое до отвращения. Запах самой Гнили, который ни с чем и никогда не спутаешь. Я почувствовал его еще до того, как открыл дверь. Я уже говорил, что тогда у меня был хороший нюх, я распознавал Гнильца за пятьдесят метров… Это было похоже на «тройку», но значения это уже не имело. Я увидел ее, и в глазах у нее был ужас. Нет, не так. Она была вся заполнена ужасом, когда увидела меня, но лишь в глазах он кипел, бурлил… Она тоже все сразу поняла, конечно. Они всегда сразу понимают, когда видят инспектора Контроля. Больше в комнате никого не было, да и трудно там было поместиться еще кому-то. Каморка и только… Я стоял и смотрел на нее, кажется долго. Я испытывал отвращение, как и при виде всякого Гнильца, отвращение, схожее с ослепляющей ненавистью, или их единый сплав. Но было и еще что-то. Жалость. Ей было девятнадцать лет, и ее жизнь была закончена. Все то, что последует после, уже не назовешь жизнью. Ребята Мунна не церемонятся с Гнильцами сейчас, да и раньше об этом не думали. Из лаборатории всегда доносились такие звуки… Мы даже знать не хотели, что там происходит, уж больно неприятные вещи там случались.

— И ты… — начал было Геалах тихо, но Маан не дал ему закончить.

— Я выстрелил. Просто достал пистолет, поднял — и выстрелил. У меня дрожала рука и мне пришлось выстрелить еще три раза, прежде чем она перестала шевелиться. Она уже не была человеком, только отвратительным слепком с него, я лишь подарил ей милосердие — как я думал. Ей и без того пришлось слишком долго мучиться в этой жизни чтоб я обрекал остатки ее тела и разума на новые страдания.

— Это было правильно, — серьезно сказал Тай-йин, — Я имею в виду… Многие из нас поступили бы также, верно? В этом нет ничего предосудительного, шеф.

— Конечно, — Маан поднял на него взгляд, — Но только история еще не закончилась. Дело в том, что когда я выстрелил… Когда она наконец замерла… В общем, запах, этот смрад Гнили, никуда не делся.

Молчание, повисшее над столом, было гуще табачного дыма.

— Вы хотите сказать… О черт, — Тай-йин недоверчиво уставился на него.

— Я не сразу понял. А потом открыл тот проклятый шкаф. Он был совсем небольшим, ребенку не спрятаться. Но внутри я нашел то, что и предполагал.

— Гнильца, — выдохнул Хольд.

— Да. Того. Он никуда не сбежал, а может и сбежал, но потом все равно вернулся. К ней. И жил там несколько месяцев. Он сильно изменился, конечно. Почти все атрофировалось и было отторгнуто кроме самой головы, остались лишь какие-то отвратительные лапы вроде паучьих, да и на них-то он не мог передвигаться. Огрызок плоти, беспомощный и уродливый. Она все это время прятала его там и кормила. Он был Гнильцом на третьей стадии, а она была человеком — до тех пор, пока я не подарил ей свое милосердие. Анализы потом подтвердили. Она не была больна. По крайней мере, не была больна Гнилью.

История была закончена, но Маан не ощутил облегчения, которого ожидал. Наоборот, в комнате словно стало более душно, а табачный дым сделался до отвращения едким и вязким. Захотелось холодного уличного воздуха, стылого, сырого и пропахшего дезинфектантом. Маан слабо улыбнулся, мимоходом подумав о том, что его улыбка должна выглядеть не лучшим образом.

— Вот такая история, ребята. Я предупреждал, что она не очень смешная.

Кто-то засмеялся, но сухим, не настоящим голосом. Геалах уставился в пепельницу, в которой тушил сигарету, и выглядел задумчивым. Хольд разглядывал свой бокал, как будто ища что-то, чего там определенно не было. Один лишь Месчината сохранил обычное выражение лица, может потому, что вообще не умел проявлять эмоций.

— Спасибо… Маан.

В обществе сослуживцев Геалах никогда не называл Маана по личному имени, так же, как и он не называл его Гэйном.

— Выпьем за то, чтоб эта история не повторилась, — обычно смешливый Тай-йин поднял бокал. Видимо, даже он был впечатлен.

Звон сдвигаемых бокалов прозвучал нестройно, вразнобой. Получился не чистый высокий звон стекла, а неприятный лязг.

Джин, скользнувший тяжелым комом по его пищеводу, тоже почему-то обрел неприятный привкус, какой-то маслянистый, с горечью. Маан поморщился. Старый дурак. Пришел и испортил всем настроение. Мог просто отказаться.

— У меня есть похожая история.

Голос, произнесший это, звучал за столом так редко, что Маан даже не сразу определил его владельца. Но, конечно, это был Месчината. Его узкое, кажущееся в полумраке желтоватым, лицо как обычно было бесстрастным — не лицо, а вырезанная из дерева маска какого-то идола с узкими прорезями глаз и тонкими острыми губами. У глаз Месчината тоже было необычное свойство — никогда нельзя было с уверенностью сказать, на кого они направлены. Видимо, оттого, что обычно они были полускрыты веками, Месчината и имел всегда свой обычный вид, не то сонный, не то равнодушный.

— Тоже хотите поделиться своим случаем? — спросил его Маан, — Надеюсь, ваш-то будет повеселее.

— Не мой, — так же ровно сказал Месчината, — Он произошел с одним моим знакомым.

Месчината замолчал. По тому, как он безразлично созерцал лица присутствующих, было не понятно, чем вызвана эта пауза. Когда Маан уже собирался открыть рот, Мвези проворчал:

— Ну выкладывай уже. Вечно с тобой так, закончишь не начав. Собрался говорить, так говори.

Месчината улыбнулся. Точнее, его губы остались недвижимы, Маан отчетливо видел это, но отчего-то возникло ощущение, что инспектор сейчас улыбается. Ощущение немного жутковатое, но знакомое всем тем, кто постоянно имел дело с Месчината.

— Я вспоминал. Дело тоже было достаточно давно, и я не ручаюсь, что помню все подробности.

— Надеюсь, ты припомнишь все раньше, чем мы заснем, — пробормотал Геалах.

Месчината не пользовался большой популярностью в отделе, и в этом не было ничего удивительного — для человека его сдержанности. Он был опытным инспектором, чей стаж уступал лишь самому Маану, Геалаху и, возможно, Мвези, но его текущий тридцать первый класс скорее всего был наивысшей точкой в его карьере. Месчината при всей своей несомненной профессиональности имел серьезный недостаток, он не умел или не желал работать в группе. Одиночка до мозга костей, он никогда демонстративно не сторонился общества, что подтверждалось и его регулярными визитами в «Атриум», но в то же время он словно жил в параллельном мире, в каком-то другом слое реальности, что делало невозможным его общение с остальными. Точно он всегда был скрыт за прозрачным пуленепробиваемым стеклом.