Дэвид Вебер - Прекрасная дружба

– Я знаю это, – сказал ее отец. – Но просто помните, что это даже важнее, чем обычно. Куда бы вы ни пошли, разрешат ли тебе взять Львиное Сердце во все места, куда ты захочешь, будет зависеть главным образом от того, как другие люди – и особенно, я боюсь, взрослые люди – будут относиться к нему. Если они решат, что он просто какой-то питомец, или что еще хуже, какой-то опасный питомец, то никто не скажет, с какими ограничениями вы двое в итоге столкнетесь. Не говоря уже о том, что это может означать для всех древесных котов и для признания их разумными существами. Ясно?

– Ясно, – ответила Стефани значительно более серьезным тоном, и он ей улыбнулся.

– Хорошо! В таком случае… – он залез обратно в аэрокар и махнул в направлении людей на другой стороне травяного поля, – повеселись.

По правде говоря, когда аэрокар Харрингтонов улетел, и Стефани с Львиным Сердцем отправились через все поле к остальным, она задумалась, что, хоть она и была искренне рада похвастаться своим новым дельтапланом, она, в конце концов, не так уж сильно к этому и стремилась. По крайней мере, не с таким списком приглашенных. Все остальные приглашенные были не так уж и плохи, но были такие, как Труди Франкитти и Стэн Ченг…

К сожалению, не было никакого способа отступить, не дав понять, что именно она сделала. И папа был абсолютно прав, перечислив причины, по которым было важно добиться признания Львиного Сердца. Так что когда мэр Сапристос пригласил ее присоединиться к аэроклубу, организованному выпускниками, закончившими уроки дельтапланеризма, которые он вел с доктором Харрингтоном последний стандартный год или около того, она согласился при условии, что будет брать с собой Львиное Сердце. К его чести, мистер Сапристос нисколько не колебался, хотя Стефани и не удивилась бы, если бы он действительно хотел, чтобы она приносила кота.

– Ну, – тихо сказала она Львиному Сердцу, когда они приблизились к остальным, – кажется, нам придется выяснить, было ли это хорошей идеей, а?

– Мя-ать, – скучающе ответил Львиное Сердце, и она усмехнулась, дотянувшись, чтобы почесать его за ухом.

Лазающий-Быстро был не совсем уверен, почему же он и его двуногая были здесь, и это его беспокоило. На свободном плече она несла свою складную летающую штуку, но это его больше не волновало. В первый раз, когда она взяла его с собой полетать, он изрядно перенервничал, хоть и никому не собирался в этом признаваться. Ее предыдущий полет – по крайней мере, если не считать полетов в большой металлической штуке ее родителей – закончился, в итоге, не слишком хорошо.

Тем не менее, любое беспокойство, что он мог испытывать, давно пропало, и было очевидно, что ее прежний, ужасный полет, не вызывал у нее никаких опасений. Что было интересно, потому что она определенно чего-то опасалась. Он знал, откуда взялась эта темнота, что он ощущал в ее мыслесвете последние несколько рук дней, и новая волна горя протекла и сквозь него, когда он подумал о том, что случилось с кланом Яркого Сердца. Но все же, то был привычный вкус, а это чувство… трепета отличалось. Острее и отчетливее. По удручающе обрывочным отголоскам мыслей, просачивающихся к нему из ее мыслесвета, по большей части это было как-то связано с ожидающими их другими детенышами. По каким-то причинам она ясно чувствовала, что для них обоих важно добиться признания этих других… несмотря на это, ока выглядела изрядно сомневающейся в своей способности добиться этого. Это его озадачило, и он почувствовал, как закололо его уши, когда он потянулся попробовать их мыслесветы.

Он не мог попробовать их мыслесвет так же полно как у своей двуногой. Но то, что он мог попробовать, было… отличным. Во многом столь же яркие, как у нее, но не такие сильные. Не такие… мощные. Или ему стоило использовать понятие «сфокусированные»? Даже другому из Народа он не смог бы описать это яснее, но разница была столь же выраженной, как и едва различимой. И даже когда он думал об этом, он ощутил у своей двуногой внезапный вихрь эмоций, и их обычный блеск принял отчетливо грязный оттенок. Если «фокус» был верным понятием, то было похоже, что ее мыслесвет почему-то рас фокусировался.

Вот интересно, почему мы здесь, если ей так сильно не нравятся эти другие детеныши? Ну или это не совсем она. Ей… неудобно с ними. Осознал Лазающий-Быстро, когда они двое приблизились к остальным. Это больше, чем просто дискомфорт , решил он. Она колеблется. Может быть, даже опасается?

Мысль удивила его. Одно он узнал про свою двуногую, что она очень редко была неуверенна. На самом деле, Лазающий-Быстро пришел к выводу, что, хоть она и могла иногда ошибаться , она никогда не колебалась. По крайней мере в этом смысле она была еще очень и очень молода, что он, с учетом всех обстоятельств, вообще-то находил довольно милым. Однако в этом случае не было никакого иного способа описать, что она чувствовала. Что изрядно смущало его. Это было как будто она сомневалась в своей способности взаимодействовать с этими другими детенышами, и это было глупо. Она явно была способнее их, и, по ощущениям их мыслесветов, они тоже понимали это. На самом деле, в некоторых из них было немало обиды. Ну, в Народе это не было чем-то неслыханным, особенно среди молодежи, но…

Но она мыслеслепа , внезапно подумал он. Он с самого начала знал это, и он думал, что он учел последствия этого. Теперь он осознал, что, на самом деле, и не приблизился к настоящему пониманию их. Она не может попробовать их мыслесвет, что означает, что она должна нащупать путь к пониманию, как тот, кто пытается бежать по ветви, когда даже не видит солнца, и не видит, куда направляется. Полнейшая причудливость этой неспособности заставила его резко и с раздражением осознать различия между Народом и двуногими, по-новому взглянуть на них. Как эти бедняги хотя бы выживают , не то, что вырастают?

Теперь он понял – по крайней мере, отчасти – почему отец его двуногой выглядел таким озабоченным перед тем как отослать их. Подобно тому, как Народ был взволнован, даже напуган двуногими, двуногие могли быть обеспокоены Народом. Идея казалась смешной, учитывая разницу в их размерах и множество придуманных двуногими чудесных вещей, однако, когда он обдумал, что Народ сделал с клыкастой смертью, с которой он сражался, он мог понять, что этих бедных, лишенных когтей и клыков двуногих, можно простить, по крайней мере, за чувство легкого опасения. И если его двуногая поссориться с одним из этих других детенышей – что вполне возможно, если судить по их и ее мыслесвету, хмуро подумал он – они могут быть обеспокоены тем, что произойдет, если он приложит к этому свою руку. Не то чтобы Лазающему-Быстро придет в голову навредить одному из них… пока они действительно не начнут угрожать двуногой Лазающего-Быстро.