Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

Время от времени Джеффри съезжал с routes nationales [23]на дороги, помеченные в «Мишлене» желтым цветом, и, доверившись инстинкту, устремлялся к рекам, холмам, деревням с пыльными площадями и некоторым количеством кафе, где можно перекусить. Ночевал он в маленьких гостиницах – их хозяева не позволяли постояльцам усаживаться за ужин после половины восьмого. Одну ночь он провел на перестроенной мельнице, ресторан там отсутствовал, и ужинать его послали в дом какой-то старухи, до которого пришлось десять минут ехать по грязному проселку. Со времен войны аппетита у Джеффри почти не было, однако он сумел оценить заботу, с какой хозяйка приготовила деревенскую снедь, приправив ее травами, что росли в огороде, видневшемся в заднем окне. Счет в старых франках, нацарапанный на клочке клетчатой бумаги, в пересчете оказался меньше пяти шиллингов.

Из-за этих съездов на проселочные дороги до Лиможа он добирался десять дней. И на всем пути думал о Жизели. Сейчас ей под пятьдесят, но это вовсе не значит, что она не осталась красавицей. После войны Жизель, несомненно, вышла замуж; какой-нибудь местный коммерсант наверняка ухватился за нее обеими руками, думал Джеффри. Но и это не имело значения. Должен же он понимать, что такое давняя привязанность. И раз уж зашла речь о привязанностях, первое, о чем Джеффри хотел расспросить Жизель, это ее предательство: по прошествии стольких лет она, надо полагать, готова будет объяснить ему, что произошло. Конечно, немцы схватили ее, пытали, заставили стать двойным агентом, вывести их на людей вроде него. Но неужели у нее не было другого выбора? Она могла бы бежать из тех мест, перебраться на север, подальше от своих мучителей. Или все же существовали иные причины – личного свойства? Думая о Жизели, Джеффри отчетливо видел ее лицо: широко посаженные живые глаза, тонкий прямой нос, бледную кожу. По крайней мере у нее есть право поговорить с ним о том, что произошло. И она будет ему признательна за такой шанс.

Был уже вечер, когда Джеффри выехал по направлению к фермерскому дому, через поля с валками сена под все еще жарким солнцем. И спустя полчаса вынужден был признать, что сбился с пути. Он помнил деревню, называвшуюся Сент-Обен или Обан, от нее шла на северо-запад, через холмы, узкая дорога, но здесь ничего похожего не было. Остановив машину у маленького придорожного кафе, Джеффри вошел внутрь. Двое игравших в карты мужчин в синих комбинезонах уставились на него. Джеффри объяснил им, что заблудился, что ищет фермерский дом на холме, мужчины переглянулись так, точно сочли его умалишенным. В конце концов из-за бамбуковой занавески в глубине кафе вышел хозяин. Джеффри попросил рюмку «пастиса» и задал тот же вопрос. Немного поворчав и повращав глазами, хозяин удалился за занавеску, а через несколько минут вернулся с изодранной картой окрестностей. Джеффри предложил ему сигарету, они стали вместе разглядывать карту. Присмотревшись к изолиниям, Джеффри определил, где находятся возвышенности. Он помнил, что из окон дома было видно заходящее солнце, значит, окна смотрели на запад, и, следовательно. Он ткнул пальцем в одну из деревень, спросил у хозяина, нет ли поблизости от нее старой фермы. Хозяин пожал плечами, однако из кафе Джеффри вышел со вновь обретенной уверенностью и развернул «Ситроен» на сто восемьдесят градусов.

Через десять минут он выбрался на дорогу, по которой много лет назад ехал на велосипеде; подвеска машины смягчала рытвины, но все равно он словно чувствовал, как они подбрасывают его на велосипедном седле.

У фермерского дома стоял автофургон и трактор, который в военное время нечем было бы заправлять. И как прежде, слышался собачий лай. Когда Джеффри, захлопнув дверцу машины, пошел через двор, из-за конюшни выскочила немецкая овчарка, заставив его съежиться и закрыть ладонями лицо. Впрочем, она была на цепи и могла лишь рычать да скалиться.

Джеффри постучал в заднюю дверь дома, подождал. А услышав шаги, вспомнил коридор, сбоку от которого переступала с ноги на ногу не то лошадь, не то корова. По правде сказать, он ожидал, что дверь откроет двадцатипятилетняя Жизель, и потому постарался скрыть разочарование, увидев в дверном проеме полную седую женщину.

Начать разговор оказалось для него затруднительно. Много лет назад. Молодая женщина. Ее настоящее имя. У мадам есть дочь? Не знает ли она, кому принадлежала ферма во время войны?

Старуха стояла, скрестив на груди руки. Джеффри спросил, есть ли у нее муж, – вопрос, похоже, ее возмутил. Ему пришло в голову, что она, пожалуй, приняла его за какого-нибудь налогового инспектора; скорее всего ферма продавала свою продукцию за наличные и документации почти не вела. Он постарался убедить старуху, что действительно ищет давнего друга, однако после минуты с чем-то бесплодных расспросов та попросила его уйти. Видя, что Джеффри упорствует, женщина направилась через двор к собаке и пригрозила спустить ее с цепи.

Вернувшись в машину, Джеффри решил найти кафе в ближайшей деревне, он помнил, что Жизель иногда заходила туда поесть. Там он взял бокал вина и сел снаружи. Он так ясно представлял себе Жизель, что не сомневался: она где-то рядом. Редкие веснушки на коже, свет в темных глазах, платье, которое было на ней в последний вечер – почему она так принарядилась? – то, как Жизель встряхивала головой, взметая темные, доходившие до ключиц волосы. Джеффри зажмурился, пытаясь притянуть ее в настоящее – страшным усилием духа наделить Жизель телесным существованием, чтобы, открыв глаза, увидеть ее, молодую, сидящую бок о бок с ним.

От кафе он поехал к стоявшей неподалеку церкви и уселся на деревянную скамью снаружи. Жизель, Жизель, глупая девочка. Она наверняка внутри.

Джеффри рванул на себя дверь, побежал по нефу. «Жизель!» Боже милостивый, где же она прячется? Играет с ним, что ли?

Он бросился из церкви в машину. Поля вокруг были пусты – сожженные солнцем, простирающиеся вдаль, и нигде, насколько хватало его опустевших глаз, не было и тени девушки. Джеффри рванул в центр деревни, резко затормозил на площади, подняв облако пыли, окутавшее выносные столики кафе. Вышел из машины, сел в кресло с плетеным сиденьем. Стиснул ладонями голову. Жизель.

Официант спросил, что он хочет заказать, однако Джеффри не смог ни пошевелиться, ни выговорить хоть слово. Подбородок его упирался в большие пальцы рук, остальные восемь сжимали виски. И ни одна мышца Джеффри приказов его не выполняла.

– Месье? Месье?

Джеффри говорил потом, что воспоминаний о возвращении домой не сохранил: вообще никаких. Тем не менее он каким-то образом добрался до Крэмптонского аббатства, пришел в кабинет директора и сказал «Большому» Литтлу, что плохо себя чувствует. Литтл отвез его в городок, к врачу. Врач после недолгого осмотра решил, что пациенту, возможно, стоит показаться психиатру, правда ни в этом городке, ни в соседнем, чуть побольше, такового не было; по-видимому, жители Ноттингемшира не имели обыкновения сходить с ума. Найти доктора нужного профиля можно было лишь в старом приюте для умалишенных, том самом, что поставлял школе служанок. Туда-то врач, закрыв жарким вечером свою приемную, и отвез Джеффри вместе с его чемоданчиком.