Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

Туда я пришел, чтобы сказать, что могу обеспечить Алису Смит, и забрать ее в мою комнату на Кроу-стрит.

Алисе к тому времени исполнилось девятнадцать, ей хотелось обзавестись своим домом. Впервые за годы нашего знакомства мы с ней поговорили обстоятельно, и я многое узнал о ее жизни до того, как она попала в работный дом. Жизнь была хуже моей, поскольку отца Алиса отродясь не видала, а матери ее никак не удавалось свести концы с концами, хоть она и стирала, и брала на дом работу у портных, папиросников и прочих. Зато в «Сент-Джозефе» была учительница, знавшая побольше Мак-Иннеса, поэтому Алиса хотя бы читать умела и могла помочь мне с уроками, которые я брал у Стивенса. Мы вместе упражнялись в письме. Исписали мелом стены нашей комнаты на Кроу-стрит, и отец, как-то зашедший к нам попить чаю, сказал даже: «Вы тут точно внутри книжки живете».

Мы с Алисой прожили вместе целый год, и наконец я пошел в «Голову турка» и сказал человеку, с которым познакомился там, что теперь умею читать и хотел бы получить работу расклейщика афиш. Пришлось внести вступительный взнос, пять шиллингов, зато меня представили их главному начальнику, Сидни Митчеллу, жившему на Нью-Норт-роуд, в опрятном домике у канала. Работать я начал сразу, за двадцать четыре шиллинга в неделю, а на такие деньги жить было можно. Хитрость состояла в том, чтобы красиво и гладко клеить афиши на неровные доски, однако оно было не так уж и трудно, эту науку я освоил быстро. Куда труднее оказалось сохранять равновесие, забравшись на лестницу с клеем, кистью и хлопающей на ветру афишей, не слететь на землю и не сломать свою дурацкую шею. Некоторым из старых расклейщиков так рисковать не хотелось, а я с лестницей управлялся ловко и к концу года получал, работая по двенадцать часов в день, почти два фунта в неделю.

Мы с Алисой сняли и заднюю комнату, и у нас появилась умывальная раковина, в которой можно было стирать, а еще через год забрали из работного дома матушку Алисы и поселили ее в той комнате. Женщина она была – ну чистое золото, даже зарабатывала кое-что шитьем, и комнаты наши содержала в порядке, так что жили мы, можно сказать, дай Бог всякому.

Алиса была красоткой – пшеничные волосы, полная грудь. Ночами мы прижимались друг к дружке в постели – все больше ради того, чтобы согреться, но в скором времени это привело нас и еще кое к чему. Со мной она была всегда ласкова, говорила, что я ее герой, что спас ее от жалкой жизни, а я отвечал, что она свободна и может уйти в любую минуту, не думая обо мне. «Глупости какие, – говорила она. – У меня ни денег нет, ни дома. Что я, по-твоему, делать буду – спать под железнодорожным мостом?»

Я очень любил Алису Смит. Она знала меня, когда мне ни в чем удачи не было, когда я просто жил минута за минутой. Но имелись у нее и свои странности. Она работала не покладая рук, прибиралась в наших комнатах, много не пила, однако нравом обладала вспыльчивым и, выходя из себя, становилась как будто другим человеком. Могла выпалить что-нибудь гадкое, жестокое. Становилась похожей на кошку, которая забилась в угол и бросается на всех, кто к ней подходит. И тут уж не важно было, что она любила меня больше всех на свете, я все равно получал от нее сполна. В такие минуты она называла меня не Билли Бонсом или другим каким-нибудь ласковым прозвищем, а Уильямом, именем, которого я ни от кого больше не слышал.

Прошло недолгое время, и она понесла, и мы обвенчались в церкви на Мэйр-стрит. У нас родилась девочка, Лиза, а вскоре после этого меня назначили старшим над расклейщиками, хоть мне и было всего двадцать три года. Теперь я получал в неделю два фунта десять шиллингов, и мы забрали из работного дома сестру Алисы, Нэнси.

Наверное, жили мы счастливо. Просто у меня никогда не находилось времени, чтобы над этим задуматься. Через три года после Лизы родилась еще одна девочка, ее мы назвали Мэй. К тридцати годам мне уже принадлежали все комнаты дома на Кроу-стрит, я хорошо читал и писал и позволил старику Стивенсу поселиться в одной из нижних комнат, почти ничего с него не взяв. Мы с Артуром соорудили пристройку на заднем дворе, рядом с моечной, получилась кухня, которой пользовался весь дом. Она примыкала к другой такой же при доме на Гроув-стрит, и живший там человек сказал: не соединить ли нам пристройки, чтобы он мог, если нагрянет полиция, прямиком перебегать к нам? Я согласился – при условии, что он заплатит за кирпичи, и получил от него семь фунтов.

Алиса ходила за девочками, учила Лизу читать. Мой отец научил мою жену шить тапочки, он задешево доставал где-то обрезки кожи, и у Алисы появилось собственное небольшое дело, а вскоре и Лиза стала ей помогать.

Однажды я вернулся домой из Уонстида в девятом часу вечера и увидел, что Алиса очень больна. Она сидела в своем любимом кресле у окна, но говорить не могла, и одна половина ее тела словно одеревенела. Девочки ждали моего возвращения. Они спускались вниз, попросить старика Стивенса о помощи, но тот был мертвецки пьян.

Если коротко, мы отвезли ее в приют для больных, бывший на самом деле частью нашего прежнего работного дома, – туда помещали тех, кто вконец изнурился или заболел и работать больше не мог. Когда я привез в этот лазарет Нэнси, чтобы она повидалась с Алисой, девушка сказала:

– Вот мы и вернулись туда, откуда начали, верно, Билли? В работный дом.

Ну, я с этим примириться не мог. Я прослышал об одном заведении, которое тоже было поначалу лазаретом при работном доме в Каршолтоне, но превратилось в настоящую больницу. А теперь они переехали в Патни. Называлось «Больница для неизлечимых», мы с Нэнси съездили туда поглядеть. Мы хорошо так поговорили с тамошними врачами, и те пообещали поехать в приют, посмотреть Алису, а после написать мне и сообщить, что они думают.

– Читать вы умеете, сэр? – спросил один из них.

– Еще бы, – ответил я. – За кого вы меня держите?

Я для этой поездки лучшую мою одежду надел.

Доктор немного помялся и сказал, что уверен, он сможет помочь Алисе.

Я ответил:

– Хорошо бы, доктор, потому как она из тех бедных больных, для которых вы и существуете.

Одним словом, поехали они к Алисе и, бросив на нее всего один взгляд, сказали: «Да, эта из наших», – и мы с Нэнси упаковали ее одежду и повезли Алису на омнибусе вдоль реки. Не знаю, понимала ли моя Алиса, что происходит. Она все смотрела прямо перед собой и, по-моему, даже не моргала. И ни поесть, ни одеться без посторонней помощи не могла.

В больнице Нэнси сказала, что мы были бы рады оставить Алису у себя дома, что она и сама предпочла бы это, однако доктор ответил: в больнице они, вероятно, смогут как-то помочь ей, к тому же Алиса все равно не понимает, что с ней творится. Я подивился, как же это они надеются вылечить ее в больнице для неизлечимых, но все же доволен был, что за ней станут ухаживать, да и жить она будет в тепле. Доктора сказали, нам лучше оставить ее здесь на месяц, пусть попривыкнет, а уж после навестить снова.