Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

Он еще крепко спал в своей палатке, когда на рассвете австрийцы пошли в неожиданное наступление. День получился долгим и страшным, сосредоточенная на острове артиллерия французов вела ураганный огонь по беспомощной австрийской пехоте, которая упорно продвигалась вперед, пока не потеряла столько людей, что дальше идти не смогла. На утро третьего дня корпус Марселя, весь предыдущий день проведший в бездействии, снова получил приказ идти в атаку и вскоре после полудня вступил в деревню под названием Маркграф-нойзидль.

Марсель и еще с десяток французских пехотинцев бежали по улице мимо лавок булочника и торговца скобяным товаром. Как странно, думал Марсель, что эти лавки закрылись всего на какой-то день – на время, пока творится нечто, называемое историей, – а завтра снова станут торговать хлебом и гвоздями. Вообще говоря, от постоянного напряжения он проголодался и на один безумный миг даже решил остановиться и ограбить булочную. Но тут послышался предостерегающий крик. Марсель обернулся и увидел, что из боковой улочки выбегают австрийские солдаты. Расстояние оказалось слишком близким, чтобы стрелять, и французы – от ярости и страха – бросились в штыковую атаку.

Что касается остатка дня и исхода битвы при Ваграме, Марсель узнал о них только через две недели – австрияк снес ему клинком левую половину лица, оставив его стоять на коленях, сжимая окровавленными руками уцелевшие зубы и нижнюю челюсть.

В ту ночь санитары-носильщики оттащили его на перевязочный пункт и оставили лежать на земле, ослабевшего от потрясения и потери крови. В настоящий армейский госпиталь он попал лишь через несколько дней, там выяснилось, что рана его, хоть и серьезная, не воспалилась, и хирург спросил, желает ли Марсель, чтобы лицо его попытались восстановить, по возможности придав ему сходство с прежним? Альтернатива, сказал хирург, состоит в том, чтобы просто почистить и заштопать то, что уцелело, но тогда Марсель будет походить на безносого нищего из тех, что просят подаяние на обочинах парижских улиц. Марсель попросил хирурга сделать, как тот считает лучшим.

Через три месяца Марсель получил почетную отставку и вернулся в дом семьи Лагард.

Он загодя написал домой о своем увечье, дав родителям время подготовить пир в честь возвращения блудного сына.

В тот вечер семья собралась в гостиной, и Марсель приступил к рассказу о пережитом им с тех пор, как он два с лишним года назад покинул деревню. Говорить ему было трудно, поскольку он лишился части языка, однако Марселю хотелось, чтобы родители узнали, каково это – совершить ночной марш, прибыть полуживым от усталости на какое-нибудь чужеземное поле и получить приказ идти в бой, где от тебя потребуются все твои силы, вся бдительность, это вопрос жизни или смерти, и после бежать, убивать и собирать своих мертвецов. Хотелось, чтобы родители поняли, какие чувства испытывал он к людям, вместе с которыми окунался в хаос сражения в Австрии или в скуку казарм в сырых предгорьях Вогезов.

Однако отец перебивал его, чтобы рассказать о новом мэре, бывшем строительном подрядчике или сообщить, сколько денег удалось выручить от продажи участка одному кагорцу. Мадам Лагард молчала, недоуменно глядя на сына.

Марсель снова попробовал заинтересовать родителей.

– На третий день мы получили приказ от самого императора, – начал он. – Я видел его близко. Роста он малого, ненамного выше нашей Кротихи. Но глаза его горят неистовым огнем. Генералы преклоняются перед ним и боятся его. Маршала Бернадотта он отстранил от командования в самый разгар сражения.

– Мы сообщим Клеманс о твоем возвращении, – сказала мадам Лагард. – Но сейчас я слишком утомлена, чтобы поддерживать разговор.

– Я завтра пошлю ей письмо с дилижансом, который пойдет в Юзерш, – сказал месье Лагард. – Чем ты намереваешься заняться теперь, Марсель?

– Думаю выучиться на аптекаря.

– А кто будет платить за твою учебу?

– Я получил кое-какие деньги от армии.

– Да, но когда все они выйдут?

Терпение Марселя лопнуло.

– Когда они выйдут, я поступлю актером в «Комеди Франсэз». А если там много заработать не удастся, подамся в разъездную труппу уродов.

Чем он занялся на самом деле, так это стал проводить многие часы в обществе Жанны. Он еще не оправился настолько, чтобы искать работу, и потому после утренней прогулки усаживался в гостиной и читал. Жанна, покончив с уборкой дома, приходила туда же и садилась с шитьем под свет, лившийся из широкого, смотревшего на дорогу окна.

– Что ты читаешь? – однажды спросила она.

– Библию, – ответил Марсель. – Думаю, ты изучала ее в сиротском приюте.

– Мы ничего там не изучали. Работали да молились, больше у нас ни на что времени не оставалось.

– В армии один мой приятель рассказывал истории, которые вычитал в Библии, – сказал Марсель. – Вот я и решил почитать ее.

Даже самые благочестивые католические семьи Лимузена с книгой этой знакомы не были и руководствовались в жизни проповедями священников и примерами святых. Марсель читал ее впервые и испытывал восторг, которым полагал необходимым поделиться с первым попавшимся человеком, а таким оказалась Жанна.

Он читал Библию как приключенческий роман, с изумлением, возраставшим от страницы к странице. Братоубийство в поле; сын, приносимый в жертву любящим отцом во исполнение отданного бестелесным голосом приказа; дитя, плывущее в корзинке среди тростников; море, которое вздымается и расступается, образуя две стены из соленой воды; старик, глядящий на землю, в которую он никогда не сможет вступить. И самое главное, жестокий, неумолимый бог и неимоверной доблести люди, сражающиеся, чтобы выжить в созданном этим божеством варварском мире.

Марсель взялся читать Библию вслух, а Жанна смотрела на него, поджав губы и недоверчиво на него поглядывая. Кто они, эти израильтяне, считавшие себя такими избранными и великими? Поскольку она верила в вечное присутствие незримого сверхъестественного духа, неопалимая купина и манна, сыпавшаяся с небес, большого впечатления на нее не произвели; чудеса израильтян показались ей аляповатыми и обманными. Да и ясного представления о других странах и народах она не имела. Как и о Франции, что лежала за пределами Лимузена, – Жанна подозревала, что саму эту «Францию» выдумали парижане – для того чтобы жиреть за счет и вправду существующих мест, Бретани, к примеру, или Лангедока.

Марсель попытался объяснить Жанне, где находится Святая земля. Показал ее на глобусе, который стоял в комнате отца, и лишь тогда сообразил: Жанна понятия не имеет, что изображает этот вращающийся жестяной шар. Читая вслух рассказ о печи огненной, пламя которой не коснулось троих праведников, он почувствовал, как горло ему сжимает благоговейный трепет. Но затем поднял взгляд к окну, у которого шила Жанна, и увидел, что эти поразительные события ничего для нее не значат, – поскольку никак не соотносятся с чем-либо из пережитого ею.