Филип Фармер - Одиссея Грина

— Успокойтесь, мистер Лейн. Вам предстоит долгое путешествие. Когда мы окажемся на нашем корабле, вам будет удобнее.

Лейн открыл рот, чтобы спросить, откуда им известно его имя, но понял, что они, должно быть, прочитали записи в вахтенном журнале на базе. Неудивительно было и то, что некоторые ээлтау владели земными языками — ведь они долгое время ловили земные радио- и телепередачи.

К капитану обратилась Марсия. Ее лицо было мокрым от слез. Переводчик обратился к Лейну:

— Марсийа просит объяснить ей, за что вы убили ее… ребенка. Она не понимает, почему вы это сделали.

— Я не могу ответить… я сам не знаю, — проговорил Лейн.

Голова его была легкой, словно воздушный шар, наполненный водородом. Комната медленно плыла перед глазами.

— Тогда я отвечу ей за вас, — сказал переводчик. — Скажу, что такова природа зверя.

— Неправда! — воскликнул Лейн. — Я не зверь! Я не хотел делать этого. Но я не мог принять ее любви и в то же время остаться человеком. Не разновидностью человека, а…

— Марсийа просит простить вас за убийство ее ребенка, но сделать так, чтобы отныне вы были неспособны делать такое. Она прощает вас, хоть и потрясена смертью ребенка, и надеется, что придет время, когда вы сможете считать ее… сестрой. Она уверена, что в вас есть что-то хорошее.

Пока на него надевали шлем, Лейн стоял, стиснув зубы и прикусив кончик языка. Он изо всех сил старался не заговорить, потому что тогда он стал бы причитать и причитать… Он почувствовал, словно что-то внедряется в него, разрушает его скорлупу, затем вырастает в нечто, напоминающее червя, и пожирает его. И Лейн не знал, что будет, когда оно сожрет его.

Великаны Ан и Саб в поте лица своего зарабатывают ему на хлеб.

Оторванные куски медленно поднимаются сквозь дурман сна. Огромный пресс давит неиссякаемые виноградины для демонического причастия.

Он, словно Симон-рыбарь, удит в своей душе — ведерке для Левиафана.

Он стонет, наполовину просыпается, поворачивается — внутренний пот образует океаны — и снова стонет. Ан и Саб, упираясь, вертят каменные колеса и бормочут: «Уф, ух, тьфу». Глаза у них ярко-оранжевые, словно у кота в чулане, зубы — округлые белые цифры черной арифметики.

Ан и Саб — два Симона-рыбаря — основательно мешают метафоры, сами того не сознавая.

Навозная куча и петушиное яйцо — и вверх взлетает василиск, громко кричит, а потом — еще дважды в кровавом потоке восхода:

— Я восстал и готов к битве!

Клич несется дальше и дальше, пока притяжение и расстояние не пригибают его к земле, словно веточку плакучей ивы или тростинку. Одноглазая рыжая морда заглядывает в постель, лишенная подбородка челюсть ложится на край. Затем тело разбухает, и она скользит в сторону и вниз. Одноглазо поглядывая туда и сюда, она обнюхивает пол и поспешает к двери; нерадивые стражи оставили ее открытой.

Громкий ослиный крик, прозвучавший с середины комнаты, заставляет ее повернуть назад. Это кричит трехногий осел, Валаиамов мольберт. На мольберте «холст» — овальный плоский кусок светящегося пластика, особым образом подготовленный; холст семи футов высотой и восемнадцати дюймов толщиной. Внутри картины — фрагмент, который завтра надо закончить.

Это в равной степени и скульптура, и картина. Фигуры образуют горельеф, закругляются, располагаются ближе к задней плоскости пластика. Они поблескивают в падающем на них свете и в свечении самого «холста». Такое впечатление, что свет заставляет фигуры то проявляться, то меркнуть; делает их на время сочнее, а затем тусклее. Свет бледно-красный. Это цвет утренней зари, цвет крови, смешанной со слезами.

Это вещь из «Серии о Псе»: «Постулаты Пса», «Воздушная схватка Псов», «Дни Пса», «Солнечный Пес», «Перевернутый Пес», «Пес в развалинах», «Пес собирает ягоды», «Вцепившийся Пес», «Лежащий Песик», «Пес в правом углу» и «Импровизация на тему о Псе».

Сократ, Бен Джонсон, Челлини, Сведенборг, Ли По и Гайавата шумят в «Таверне Русалки». Дедал смотрит-смотрит в окно на вершину крепостной башни Кносского дворца и протягивает ракету этому ослу, своему сыну Икару, чтобы реактивная сила помогла ему в его пресловутом полете. В углу скорчился Ог, Сын Огня. Клыком саблезубого тигра он выцарапывает бизона и мамонтов на заросшей плесенью штукатурке. Барменша Афина склонилась над столом, на который ради таких дорогих гостей выставили нектар и соленые крендельки. Позади нее — Аристотель, напяливший козлиные рога. Он приподнял ей юбку и поглаживает ее сзади. Пепел от длинной сигареты, свисающей из его губ, застывших в глупой усмешке, падает ей на юбку, и та начинает дымиться. В дверях, ведущих в курительную комнату, нализавшийся Бэтмен поддастся долго подавлявшемуся желанию и пытается склонить к греху Чудо-Мальчика. В окне видно озеро, по водам которого идет человек. Тускло-зеленое сияние маячит над его головой. Позади него из воды высовывается перископ.

Пенис обвивается вокруг кисти и начинает рисовать. Кисть — это маленький цилиндр, прикрепленный одним концом к шлангу, убегающему внутрь машины, похожей на купол. Из другого торца цилиндрика высовывается сопло. Его сечение может быть уменьшено или увеличено вращением колесика на цилиндре. Краска вырывается из сопла мелкими брызгами или тонкой струйкой, ее цвет или желаемый оттенок устанавливается при помощи других колесиков на цилиндрике.

Похожий на маленький хоботок, он яростно создает новую фигуру; слой за слоем. Потом до него доносится затхлый аромат пыли, он роняет кисть, выскальзывает за дверь и… вниз, по наклонной стене большого зала, рисуя на песке безногих существ и надписи, которые можно прочитать, но невозможно понять. Кровь пульсирует в одном ритме с жерновами Ана и Саба, чтобы напитать и напоить горячекровную рептилию. Преграда, разделяющая оставшуюся неподвижной плоть и устремившееся вперед желание, пышет жаром.