Филип Фармер - Одиссея Грина

Чиб знает все ее мысли — ведь она очень часто выдает их вслух и неспособна заиметь новые. Он проходит мимо круглого стола, не произнося ни слова. Рыцари и дамы консервированного Камелота смотрят на него сквозь пивные пары.

На кухне он открывает овальную дверцу в стене и достает поднос с пищей в блюдах и чашках, запакованных в пластик.

— Ты не будешь есть с нами?

— Не скули, мама, — говорит он и возвращается в свою комнату, чтобы захватить несколько сигарет для дедушки. Дверь, воспринимая усилия и преобразовывая меняющуюся, но опознаваемую приводными механизмами картину электрических полей поверхности кожи, артачится. Чиб слишком расстроен. Магнитные бури проносятся через его кожу и искажают естественную конфигурацию полей. Дверь наполовину открывается, снова захлопывается, вдруг меняет решение и открывается, потом закрывается опять.

Чиб пинает дверь, и она блокируется наглухо. Он думает, что надо бы поставить видео или звуковой сезам. Дело лишь в том, что не хватает денег на материалы. Он пожимает плечами, идет мимо изгибающейся стены холла и останавливается перед дедушкиной дверью, скрытой от взглядов остальных членов семьи кухонной ширмой.

Чиб читает эти строки, и дверь отходит в сторону.

Наружу вырывается желтоватый свет с чуть заметной примесью красного — выдумка дедушки. Смотреть в выпуклую овальную дверь — все равно что смотреть в зрачки сумасшедшего. Дедушка стоит посреди комнаты, белая борода опускается ниже пояса, белые волосы спадают до пят. Хотя борода и волосы вполне скрывают его наготу и он не на людях, на нем шорты. Эго старомодно, но простительно человеку, которому минуло двенадцать десятков лет.

Он одноглаз, как и Рекс Люскус. Улыбка обнажает его собственные зубы, выросшие из зародышей, трансплантированных тридцать лет назад. Большая зеленая сигара торчит из уголка полных красных губ. Нос его широк и грязен, словно по нему прошлась тяжелая стопа времени. Его лоб и скулы широки, может быть, из-за капельки крови оджибуэев в его жилах, хотя он рожден истинным финнеганом и даже потеет по-кельтски, распространяя аромат виски. Он высоко держит голову, а серо-голубые глаза — словно лужицы на дне глубокой расщелины, этакие остатки растаявшего глетчера.

Лицо дедушки — один к одному лицо Одина, когда тот отвернулся от колодца Мимира, раздосадованный тем, что заплатил такую высокую цену. [7] Согласно скандинавскому мифу бог Один отдал великану Мимиру глаз за то, что тот позволил ему напиться из колодца мудрости. А еще оно напоминает иссеченное ветрами и песком лицо сфинкса из Гизы.

— Сорок веков истории смотрят на тебя с высоты, если перефразировать Наполеона, — говорит дедушка. — С высоты времен. «Что есть человек?» — вопрошает сфинкс наших дней. Эдип разрешил вопрос его предшественницы и не разрешил ничего, потому что от нее отделилось ее подобие, хитроумный ребенок с вопросом, который до сих пор никто не может разрешить. И, возможно, не разрешит никогда.

— Ты забавно травишь, — говорит Чиб. — Но мне это нравится.

Он усмехается, с любовью глядя на дедушку.

— Ты заглядываешь сюда каждый день не столько из-за любви ко мне, сколько для того, чтобы расширить свой кругозор и потренировать проницательность. Я видел весь свет, я слышал обо всем на свете и время от времени думал. Я много странствовал до того, как нашел здесь убежище четверть века назад. Теперешний узник некогда был величайшим Одиссеем всех времен.

— Я называю себя маринадом мудрости, погруженным в крепкий рассол цинизма долгой жизни.

— Когда ты так улыбаешься, мне сдается, что ты до сих пор можешь иметь женщин, — смеется Чиб.

— Нет, мой мальчик. Мой шомпол сломался тридцать лет назад. И я благодарен господу за это, ибо он лишил меня соблазна форникации, если забыть об онанизме. Однако мне оставлена вся прочая энергия, припасенная для других грехов, более тяжких.

Помимо греха сексуального влечения, включающего, как ни парадоксально, грех сексуальной невоздержанности, у меня есть и другие причины не просить помощи черной магии, чтобы снова сделаться накрахмаленным. Я слишком стар, чтобы молоденьких девушек влекло ко мне что-нибудь кроме денег. А я слишком поэт, слишком ценю красоту, чтобы бросаться на сморщенные пузыри моего поколения.

Теперь ты видишь, сынок: в колоколе моих сексуальных-возможностей из стороны в сторону мотается язык. Динь-дон, динь-дон. Очень часто дон, но совсем редко динь. — Дедушка громко смеется: львиный рык, спугнувший стаю голубей. — Я всего лишь осколок старины, грезящий о давно умершей любви. Я создан не для того, чтобы прятаться, а для того, чтобы быть на виду. Чувство справедливости заставляет меня признавать ошибки прошлого. Я странный корявый старик, запертый, словно Мерлин, в древесном стволе. Самолксис, тракийский бог-медведь, замурованный в своей пещере. Последний из Семи Спящих.

Дедушка подходит к тонкой пластиковой трубе, выступающей из потолка, и разводит в стороны прижатые к ней рукоятки.

— Эксипитер кружит над нашим домом. Он учуял падаль в Беверли-хиллз, уровень 14. Могло ли случиться, что Винэгейн [8] Winagain — победивший снова (англ.). Виннеган не умер? Дядюшка Сэм — словно диплодок, которого пнули в зад. Понадобилось двадцать пять лет, чтобы это дошло до его мозгов.

Слезы навертываются на глаза Чиба. Он говорит:

— О господи, — говорит он. — Дедушка, я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Что может случиться со стодвадцатилетним стариком? Разве что умом тронется или впадет в детство.

— Положение серьезное, — говорит Чиб, — а ты опять мелешь всякую чепуху.

— Называй меня идомолом [9] Ид — зародышевая структура, содержащая наследственные качества. , — говорит дедушка. — Хлеб из этой муки выпекается в странной печи моего эго — полупропекается, если тебе это больше понравится.

Чиб улыбается сквозь слезы и говорит:

— В школе меня учили, что каламбуры — это дешевка и вульгарщина.

— То, что было хорошо для Гомера, Аристофана, Рабле и Шекспира, хорошо и для меня. Кстати о дешевке и вульгарщине. Я прошлым вечером встретил в зале твою мать, когда игроки в покер еще не успели собраться. Я только что покинул кухню, прихватив с собой бутылку. Она чуть не грохнулась в обморок. Но она быстро оправилась и притворилась, будто не замечает меня. Может, поначалу она подумала, что увидела привидение. Однако я сомневаюсь — она бы раззвонила об этом по всему городу.