Ежи Жулавский - Победитель. Лунная трилогия

— Давно тебя не видел.

— Я тоже давно не видел вас, дядя…

Они перешли в кабинет.

Лахец прибыл к господину Бенедикту с почти отчаянной мыслью вытянуть у него еще какой-то займ. После той несчастливой игры в Асуане у него остались только гроши, поэтому он смог вернуться в Европу самым дешевым поездом. Он исчез так неожиданно, что ни Халсбанд, который не любил выпускать его из рук, ни ищущий его Грабец не знали, когда и куда он делся…

От мыслей о самоубийстве, вспыхнувших в нем под влиянием раздражения, его спасла какая-то внутренняя, упрямая крестьянская сила — а более всего новый музыкальный замысел, победительный, триумфальный, полный силы и улыбок богов, рождающийся в душе неизвестно откуда в минуты наибольшего отчаяния… С тех пор, как первые идеи забрезжили у него в голове, он не мог уже думать ни о чем другом. Все исчезло у него перед глазами, кроме единственного желания: создать, написать, услышать!

Несколько недель, несколько месяцев покоя! Немного возможности сосредоточиться и поработать без неизбежных мыслей о том, что надо есть, жить, зарабатывать!

Он знал, что от великодушного Халсбанда он в любую минуту может получить взаймы небольшую сумму, но так же хорошо знал, что в таком случае не будет иметь покоя, постоянно спрашиваемый: что делает? не закончил ли еще? когда вернется к своим обязанностям?

О дяде Бенедикте он вспомнил как о последнем средстве и решил любой ценой содрать с него деньги.

Мысль об этой операции не доставляла ему удовольствия. Он испытывал непреодолимое и болезненное отвращение перед всяким унижением, просьбами, благодарностями; по причине удивительной «последовательности» человеческой души заранее чувствовал ненависть к дяде за то, что вынужден одолжить у него деньги.

И теперь, сидя напротив него по другую сторону стола, накрытого стянутым с софы покрывалом, он смотрел на него с ненавистью, совершенно не вяжущейся с намерением, которое его привело сюда, и желваки перекатывались у него на щеках, как будто он собирался безжалостно стереть зубами в порошок благородного старичка.

— Как дела? — спросил наконец господин Бенедикт после глубокого размышления.

— Хуже некуда, — проскрежетал Лахец.

Господин Бенедикт захотел сказать племяннику что-нибудь приятное.

— Мне понравилась твоя музыка, которую ты написал для госпожи Азы.

Лахец аж подпрыгнул на стуле.

— Ты, наверное, заработал кучу денег?

— Я все проиграл.

— О!

Он поднял брови и минуту с упреком смотрел на племянника, грустно покачивая головой. Потом неожиданно сказал:

— Я женюсь.

— Вы с ума!..

Лахец оборвал фразу и постарался любезно выдавить из себя:

— Поздравляю. А на ком, если можно спросить?

Он наклонил голову, чтобы скрыть злорадную усмешку, и в эту минуту его взгляд упал на половину лица Азы, выглядывающего из-под лежащего на столе покрывала.

Дыхание у него перехватило от дикого подозрения; он схватил покрывало, собираясь откинуть его, но господин Бенедикт был настороже. Он схватился за ткань руками, они боролись несколько минут, но в конце концов композитор победил. Вместе с содранным покрывалом на пол посыпалась целая куча фотографий. Господин Бенедикт, покрасневший, как юноша, наклонился, чтобы собрать их, а Лахец побледнел. Он не мог отвести глаз от лица, глядящего на него с сотен кусочков картона, и спросил сдавленным голосом:

— На ком? На ком вы женитесь?

— Пока не знаю! Ты что, с ума сошел? Зачем ты все рассыпал? Я должен отослать… Я женюсь в ближайшее время, но еще не знаю, на ком.

Лахец расхохотался.

— Ну, это другое дело!

— Что значит другое дело? — сопел покрасневший от усилий пенсионер. — Поможешь мне собирать. Что это на тебя нашло? Ведь я должен отослать это!

Композитор смещался и оробел… Он упал на колени и начал не ловко сгребать рассыпавшиеся фотографии, бормоча какие-то оправдания все еще ворчавшему старичку. Наконец работа была закончена. Они снова уселись друг против друга и начали удивительный разговор, во время которого каждый из них думал совершенно иное, нежели говорил. У господина Бенедикта вертелось в голове: какого черта племянник явился к нему в такое неподходящее время, а Лахец, рассказывая какую-то выдуманную историю, мысленно играл с собой в чет и нечет: одолжит или нет?

Наконец он не выдержал. Он оборвал фразу на середине и неожиданно сказал:

— Дядя, я в страшной нужде. Мне нужна помощь…

Господин Бенедикт замолчал. Долгое время он смотрел на своего гостя, хмуря белые брови и серьезно кивая головой, в конце концов тому надоело ждать, и он во второй раз спросил:

— Вы не могли бы… помочь мне, дядя?

И теперь господин Бенедикт не сразу ответил ему. Он встал, прошелся по комнате и несколько раз кашлянул.

— Дорогой мой, — начал он, — я должен был бы упрекнуть тебя за то, что ты такой легкомысленный… В Асуане тебе следовало не играть, а деньги, так неожиданно заработанные, получше сохранить…

Лахец поднялся, чтобы уйти. Господин Бенедикт понял его намерение и взял его за плечо. Он добродушно улыбался.

— Садись, садись! Ведь я тебе не отказываю! Я женюсь, как я уже сказал: поэтому хотел бы и тебе сделать что-нибудь приятное, на добрую память…

Он подошел к столу и выдвинул один из ящиков. Долго что-то там перебирал и, наконец, достал два клочка исписанной бумаги. Он быстро пробежал их глазами.

— Ты должен мне две тысячи сто шестнадцать золотых монет… Вот твои долговые расписки.

— Да. Если бы теперь еще такую сумму… хотя бы половину…

— Переведя это на нынешнюю серебряную монету, мы будем иметь…

— Если бы сейчас хотя бы четвертую часть этого…

— Я уже сказал тебе, что собираюсь жениться. Однако мне не хотелось бы, чтобы в такой момент между нами осталось что-то… Твоя мать как-никак была моей двоюродной сестрой…

Господин Бенедикт был на самом деле растроган. Он проглотил слюну и широко распахнул влажные глаза. Героическим и дружелюбным жестом он протянул руку с расписками в сторону удивленного Лахеца.

— Бери! С этой минуты ты мне ничего не должен! Я дарю тебе эти две тысячи сто шестнадцать монет. Прими это в память о твоей матери.

Голос его задрожал от волнения.

Лахец онемел, совершенно ошеломленный таким неожиданным поворотом. Он видел, что дядя стоит и ждет, что он бросится ему на шею или по крайней мере поблагодарит его. Композитор буркнул что-то невразумительное и, засунув собственные расписки в карман, как будто они действительно имели для него какую-то ценность, стал собираться.

Господин Бенедикт нетерпеливо пошевелился. Было видно, что он удивлен холодностью племянника по отношению к своей щедрости, и хочет еще что-то сказать… Он остановил племянника на пороге.