Ежи Жулавский - Победитель. Лунная трилогия

Подобно Трем Головам Пико не является кратером, скорее гигантским обломком разрушенного горного кольца. Мы стоим у подножия его самой большой вершины, торчащей в северо-западном направлении. Она в этом месте почти отвесно обрывается к долине. Голова может закружиться при виде ее огромной высоты, тем более заметной, что вокруг простирается гладкая равнина.

Трудно понять, что могло вызвать разрушение этого кольца, от которого осталась только эта вершина. Может быть, гора, образованная из мягкого камня, разрушилась под воздействием смены температур, а возможно, ее размыла вода?

Уже во второй раз за время путешествия мы высказываем такое предположение. В этом случае за это говорит и то обстоятельство, что нигде нет вала скалистых обломков, который должен был бы остаться, если бы горы были разрушены морозом и солнцем. Там, где когда-то, видимо, поднималась вершина горного кольца, находится почти гладкое, невысокое возвышение, смутно виднеющееся перед нами в свете Земли. Петр, несмотря на страшный холод, выбрался из автомобиля на минуту, чтобы исследовать грунт. Он не мог выдержать там долго, но принес с собой камень, очень напоминающий кусок скалы, разрушившейся от воздействия воды…

Когда взойдет Солнце и осветит окрестности, мы сможем узнать что-нибудь более определенное.

Томаш спит уже около тринадцати часов. По этой причине мы чувствуем себя более свободными, но, с другой стороны, такой долгий сон начинает нас беспокоить. Страшно смотреть на это мертвенно-бледное лицо. Глаза у него закрыты, щеки запали, обескровленные губы потрескались. Он лежит без движения, только ребра слегка приподнимаются при слабом дыхании. Иногда мне кажется, что передо мной не живой человек, а труп. Скорее бы он проснулся.

Марта, все еще молчащая, ни на шаг не отходит от больного. Устав от постоянного бодрствования, она даже засыпает так, сидя. Однако это продолжается недолго, она сразу просыпается и снова смотрит широко открытыми глазами на больного, как будто хочет его оздоровить взглядом. Я начинаю опасаться относительно ее здоровья. Не хватало еще, чтобы и она заболела. Но все возражения с нашей стороны не имеют никакого влияния. Мы только с трудом можем заставить ее поесть.

Я очень обеспокоен тем, что будет, если Вудбелл не проснется до наступления дня. Мы хотели бы сразу продолжить наш путь, но боимся прервать его сон. Сначала мы хотели свернуть от Пико на восток, чтобы обойти горную цепь Альп, создающую северо-восточную границу Моря Имбриум, но, в конце концов, решили направиться прямо на север к гигантскому горному кольцу Платона.

Петр, после тщательного изучения карт, пришел к выводу, что нам удастся попасть через это кольцо прямо на Море Фригорис, за которым находится гористая местность, тянущаяся до самого полюса. Это значительно сократит нам дорогу.

На Море Имбриум, 10° з. д. 47° с. ш.,

20 часов после восхода Солнца третьего дня.

Наконец мы достигли границ огромного Моря Дождей, для чего нам потребовалось около двух месяцев. Здесь — это всего лишь два дня, но там, на Земле, за это время Луна уже два раза обновилась.

Уже несколько часов мы видим перед собой мощный вал кольца Платона. Его восточная часть сверкает на солнце, как огромная белая стена на черном небе, в западной части еще ночь, только вершины горят подобно факелам.

Томаш проснулся на восходе солнца. Какое-то время он удивленно смотрел на нас, а потом попытался подняться из гамака, но не смог. Он бессильно упал на подушку, тогда Марта помогла ему подняться и сесть. Я быстро подбежал к нему, чтобы узнать, не хочет ли он чего-нибудь. Петр тем временем стоял у руля.

Томаш очень удивился, что наступил день. Он ничего не помнил со времени своей болезни, забыл даже о несчастном случае, который с ним произошел. Я напомнил о нем, он задумался на минуту, видимо, роясь в памяти, потом внезапно побледнел — если можно говорить о еще большей бледности и так мертвенно-белого лица — и, закрыв лицо руками, начал повторять в тревоге:

— Это было ужасно, ужасно!

По его телу пробежала дрожь.

Когда он немного успокоился, я попытался осторожно узнать, что его так испугало и вызвало эту фатальную ситуацию, но все мои попытки окончились ничем. Он упорно молчал, либо давал какие-то бессвязные ответы, так что, в конце концов, я прекратил свои бесполезные вопросы из опасения, что только мучаю и утомляю его. Зато я со всеми подробностями рассказал, в каком состоянии мы нашли его и о течении его болезни. Он слушал меня внимательно, иногда вставляя латинские медицинские термины, расспрашивал обо всех деталях и, выслушав все, повернулся ко мне и сказал удивительно спокойно, даже с улыбкой:

— Знаешь, мне кажется, что я умру.

Я сразу же решительно запротестовал, но он только покачал головой:

— Я врач, и сейчас, когда нахожусь в полном разуме, могу реально оценить собственное состояние. Меня удивляет, что я еще жив. Когда я упал, как ты говоришь, в маске моего костюма разбилось стекло. Если я не умер сразу, то только благодаря тому, что вы достаточно быстро прибежали на помощь, и воздух, находящийся у меня в резервуаре, не успел вытечь полностью. Однако из того, что ты рассказал мне о состоянии, в каком вы нашли меня, я делаю вывод, что атмосфера в моем костюме была уже достаточно разреженной, это вызвало прилив в крови, которая результате высокого внутреннего давления начала сочиться не только изо рта и носа, но даже сквозь поры кожи. Если бы вы задержались еще на нисколько секунд, то нашли бы только обескровленный труп. Меня удивляет, как, после такой потери крови, я выдержал столько дней горячки… Хотя она не могла быть сильной… при такой потере крови и слабой деятельности сердца. В конце концов, я вы ;держал горячку и жив, но это не значит, что я буду жить. Я потерял много крови. Посмотри, пульс едва слышен, коснись моей груди — чувствуешь, как бьется сердце? Его удары так слабы… На Земле, возможно, я вышел бы из этого состояния, но здесь при отсутствии условий…

Он устало замолчал и закрыл глаза. Мне показалось, что он вновь засыпает, но он, облокотившись на подушку, из-под полуприкрытых век наблюдал за Мартой, занимающейся приготовлением лекарства, которое он сам себе прописал. Невиданная, безграничная печаль была в этом взгляде. Он пошевелил губами, потом, подняв глаза, тихо сказал, глядя мне прямо в лицо:

— Вы будете добры к ней, правда?

Сердце мое болезненно сжалось, но в то же время я чувствовал, что какой-то жестокий, гнусный голос шепчет мне прямо в ухо: «Когда он умрет, Марта достанется одному из вас, может быть, тебе…»

Я опустил глаза от стыда перед самим собой, но, по-моему, он прочитал эту мысль на моем лице, хотя, клянусь Богом, она длилась короче, чем самое быстрое мгновение!