Ежи Жулавский - Победитель. Лунная трилогия

Марта замолчала, утомленная, а я, спрятав лицо у нее на груди, весь содрогался от сдерживаемых рыданий.

Но через минуту она начала снова:

— Пусть уж будет так… я признаюсь тебе во всем. И так я в последний раз с тобой разговариваю… В тот полдень…

Она замолчала, как будто внезапный стыд, не смягченный даже близостью смерти, мешал ей говорить, но я знал, какой полдень она имеет в виду!

Она помолчала немного, чуть шевеля губами, но потом, неожиданно вспыхнув, поднесла руки к вискам и крикнула:

— Почему ты не убил Петра?!

В эту минуту за моей спиной раздался сдавленный стон. В нем было что-то настолько страшное, что я невольно вскочил и обернулся. В дверях, опершись ладонью о косяк, стоял Петр, бледный, как труп, и смотрел на нас широко открытыми глазами. Он, должно быть, стоял там уже давно и наверняка слышал все, что Марта говорила мне.

Увидев, что я его заметил, он, покачиваясь, сделал несколько шагов вперед и пробормотал что-то невразумительное.

Марта, приглушенно вскрикнув, отвернулась к стене.

— Простите, — заикаясь, произнес Петр, — простите, я невольно… Я не хотел…

В эту минуту в другой комнате послышались голоса и топот ног.

— Дети, — воскликнула Марта и протянула к ним руки.

Но девочки, оробев, остановились у порога, и только Том подбежал к ней. Она взяла его голову руками и прижала к груди.

Петр посмотрел на эту картину и обратился ко мне:

— Ты обещал ей, — он кивнул головой в сторону Марты, — заботиться обо всех детях., обо всех… одинаково!

И прежде чем я успел ответить, удивленный этими странными словами, его уже не было в комнате.

Марта лежала неподвижно, вглядываясь угасающим взглядом в потоки солнечного света, которые превратили стекла в кусочки сверкающего золота и светлым снопом проникли в комнату. Девочки, на цыпочках приблизившись к кровати, с удивлением смотрели на неподвижное и бледное лицо матери.

Мне было душно, во рту я ощущал горечь. Этот наступающий день был для меня безжалостной, болезненной насмешкой, потому что я знал, что с ним ко мне приходит пустота. Минуты проходили в молчании…

Вдруг Том закричал:

— Дядя, дядя! Я боюсь! Мама так страшно смотрит!

Я обернулся: лучи Солнца, упав на подушку, освещали лицо Марты, застывшее и мертвое, вглядывающееся стеклянными глазами в Солнце.

— Ваша мать умерла… — прошептал я каким-то чужим и сдавленным голосом.

Дети испуганно и удивленно столпились у кровати. Я наклонился, чтобы закрыть ей глаза.

В эту минуту послышался звук выстрела. Я бросился к дверям. Петр лежал в соседней комнате на полу, с раной в виске и дымящимся револьвером в руке.

Я закачался на пороге, как пьяный.

Сегодня оба они уже лежат в могиле. Я сам отдал им последние почести, обернул их тела в большие, сотканные из растительных волокон ткани и в собственных объятиях снес в лодку, чтобы перевезти на Кладбищенский Остров. В лодке, кроме меня и мертвых, сидело четверо детей. Трое старших сгрудились около тела матери. Том, потрясенный и испуганный видом смерти, молча сидел у ее ног. Лили и Роза хватали ручонками саван и с плачем звали мать, как будто добиваясь недоданных им материнских ласк, на которые при жизни она скупилась. Тело Петра лежало одиноко. Только младшая девочка подползла к нему и, гладя ручкой окутывавший его грубый саван, тихонько шептала:

— Бедный папочка, бедный…

Нашему грустному путешествию сопутствовала чудесная погода. Солнце, еще невысоко поднявшееся над горизонтом, заливало своими золотыми лучами огромную, спокойную поверхность моря. И никогда в жизни я так живо и так болезненно не ощущал этой безжалостной и страшной иронии, которая есть в красоте природы, безразличной как к радости, так и к горю человека. Ведь я вез на этой лодке два последних человеческих существа из тех которые прибыли вместе со мной на эту планету, вез их мертвы ми, чтобы похоронить в могиле, приготовленной для себя самого, и остаться навеки одиноким, а Солнце светило спокойно, горячо, точно так же, как и тогда, когда я еще ребенком играл в его лучах на той, далекой планете.

Из лодки я вынес их обоих на руках и донес до могилы, которую приготовил на вершине в самом красивом месте острова. Легкими были эти трупы, в шесть раз легче, чем были бы на Земле, и все же я сгибался под их тяжестью… И ничего удивительного! Ведь я нес в могилу остатки моего горького счастья!

Марту я похоронил в могиле, приготовленной для себя. Для Петра вырыл могилу неподалеку.

Я остался жить дальше… Правда, не раз, когда тяжесть невероятной тоски становилась непосильной, я чувствовал искушение, уйти с этой планеты единственной дорогой, которая мне осталась и которой до меня уже ушли отсюда шестеро: О’Тамор, два Реможнера, Вудбелл, Варадоль и Марта, но тогда мне сразу вспоминалась клятва, которую я дал умирающей, что не оставлю ее детей. Ради них я должен жить. Я теперь осужден на жизнь, как, пока она жила на свете, был обречен на любовь. И два этих самых прекрасных понятия на свете стали для меня самой страшной болью и самым тяжелым страданием…

В Полярной Стране.

Подрастает уже это поколение, а я все еще живу среди них, гораздо менее необходимый им и все более печальный… И тогда я отправился в Полярную Страну, чтобы смотреть на Землю и жить там в одиночестве.

С момента нашего ИСХОДА с Утраченной Земли прошло уже двести девятнадцать лунных дней и шестьдесят семь — со смерти Марты и Петра.

Удивительно, что я все еще жив…

Я снова живу на Полюсе. Безграничная тоска по моей родине, Земле, все больше охватывает меня. Я даже забыл об этом поколении, порученном мне Мартой в минуту ее смерти. Но они живут там, у моря, и счастливы. Когда я уходил, в них пробуждалось весеннее чувство любви. Слишком упоительно и слишком… больно было мне смотреть на эту весну…

Здесь тишина и одиночество, и воспоминания…

Снова было затмение Солнца, и Земля, черная, как труп, в радужном ореоле, и ливень, и наводнение…

С нашего ИСХОДА прошло двести двадцать шесть лунных дней…

Какое-то беспокойство терзает меня. Что происходит с детьми Марты? Нужно будет снова отправиться туда, к морю, и посмотреть, не нуждаются ли они в моей помощи.

Плохо спал, видел во сне Марту.

Побывал в Стране у Теплых Прудов после семи лунных дней отсутствия… Привело меня туда беспокойство о детях Марты.

Том — муж своих сестер Лили и Розы.

Удивительно, как на Луне мельчают люди! Том уже взрослый, а даже не достает головой до моих плеч. Ада, по-моему, будет еще меньше…

Во время моего пребывания над морем было страшное извержение Отамора, самое сильное из всех, какие помню. Южная сторона кратера обрушилась в море… Это был двести тридцать восьмой день от нашего ИСХОДА — и извержение началось через четырнадцать часов после полудня.