Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

В колеблющейся тьме дверного проема он стащил штаны и, кряхтя, облегчился.

– Да ты, того гляди, помрешь от поноса, не успеет этот язычник отправиться в преисподнюю, – показал другой со смехом на раба.

Облегчившийся выпрямился и подтянул штаны.

– Хоть вусмерть обделаюсь, но, будь я проклят, переживу этого мерзавца, – он толкнул раба к стене и сдавил его шею руками.

Горло Караваджо сжалось, словно душили его самого. Он вспомнил о «Бичевании» в его подвальной мастерской. Что бы он сделал, если бы оказался в темнице, где легионеры мучили Господа? Чем бы он рискнул, чтобы избавить Христа от страданий? Может быть, настал момент спасти бессмертную душу?

Он хотел уже выступить на свет, когда услышал шаги, приближающиеся с противоположного конца улицы. На ветру затрепетал плащ, шпага в поднятой руке отразила оранжевое пламя факела.

– Оставьте беднягу в покое, подонки!

Караваджо узнал гневный надменный тон.

– Иди-ка лучше своей дорогой, – отозвался головорез.

Едва шевельнув запястьем, Роэро перерезал ему подколенное сухожилие.

Один из злодеев сбежал сразу. Молодой парень, державший факел, вскочил и хотел последовать его примеру, но Роэро остановил его, приставив к груди острие шпаги:

– Отдай факел. Подними этого беднягу и помоги ему идти.

Парень передал факел Роэро. Тот поглядел на раба, привалившегося к стене, и на его мучителя, который корчился в грязи, хрипя от боли и держась за изувеченную ногу.

– Поднять? – переспросил парень. – Которого?

– Облегчу тебе выбор, – Роэро заколол раненого точным ударом шпаги в сердце. – Теперь ясно?

Роэро с факелом направился к виа Толедо. Парень последовал за ним, поддерживая едва идущего раба.

Если бы Роэро не отвлекла эта сцена, то мертвым, со шпагой в сердце, лежал бы Караваджо. Неотвратимость подобной перспективы заставила его мчаться до дворца Стильяно так, что ноги едва касались мостовой. В мастерской Микеле сразу же принялся за работу. Растянул холст на новом подрамнике, большем по размеру, чем первоначальный – на случай, если захочется изменить композицию. А отверстия, оставшиеся от гвоздей, затер грунтом. Таким образом картина стала шире на локоть. Теперь ему будет где написать еще одного мучителя. Коленопреклоненного покровителя с правой стороны Караваджо замазал.

Он работал всю ночь и весь следующий день. Выписывая свет на теле Христа, он вспоминал, как сам содрогался от ударов, наносимых рабу в Испанском квартале. Палача слева от Иисуса он наделил демонической злобностью бандита, убитого Роэро. Он тянул Христа за волосы, готовясь к следующему удару, а второй злодей бил Спасителя ногой под колено.

В последнем отблеске дня Караваджо опустился на табурет и припал к фляге с вином. Впереди было еще много работы, но запечатлеть главное он успел. «Бичевание» было наполнено жестокостью и болью. Оно воняло, как убийство в темном переулке. Художник долго смотрел в лицо мучителя, застывшее в гримасе злорадства за плечом Иисуса, и размышлял, не это ли выражение видели на его собственном лице, когда он забывая себя в припадке бешенства. От этой мысли стало до тошноты стыдно.

Костанца принесла письмо для Караваджо ему в мастерскую. Художник отдыхал на своей узкой лежанке, пока сохли краски на картине «Саломея с головой Иоанна Крестителя», над которой он работал уже неделю. Микеле собирался отправить ее Виньякуру, надеясь доставить великому магистру удовольствие, и тогда он отзовет Роэро обратно на Мальту.

– Кардинал дель Монте шлет добрые вести из Рима, – Костанца заглянула в лицо Караваджо, пытаясь в сумерках разгадать, что оно выражает. На нем был написан животный страх. – Тебя помилуют.

Он звучно выдохнул, как будто даже дышать боялся, пока не услышал эту весть.

– Кардинал пишет, что Шипионе собрался сам расплатиться с семьей Томассони. А они в свою очередь обещают, что перестанут за тобой охотиться.

Он схватил руки Костанцы и стал покрывать их поцелуями.

Она почувствовала его прикосновение так остро, как будто Микеле обнял ее, и погладила его по щеке:

– Ты еще не в Риме, Микеле.

– Я буду осторожен, – пообещал он, еще раз поцеловал руку маркизы и сбежал вниз по лестнице – поискать, с кем бы разделить радость.

В дверях таверны Серильо Караваджо нащупал под камзолом письмо дель Монте, спрятанное за пазухой. Он прошел через первый зал во внутреннее помещение, куда через боковую дверь заходили высокородные посетители, желающие сохранить в тайне, что посещают столь вульгарное заведение, – и оказался в патио, стены которого были исписаны присказками о чревоугодии и пьянстве. Стелла сидела на краю фонтанчика, подставив волосы обесцвечивающему их солнцу. Медные блики играли на длинных русых прядях, выбившихся из-под широкополой шляпы. По его лицу она поняла, что он чем-чем-то доволен

– Онтуфато! – воскликнула она. – Я подумываю о том, чтобы подобрать тебе новое имя.

Стелла распахнула ставни. Солнечные лучи иглами вонзились в глаза Караваджо, но и без того голова у него раскалывалась. Он повернулся в постели на бок, пытаясь подавить тошноту.

– Пойду скажу Уго, чтобы он оставил тебе фокаччу, – Стелла накинула фиолетовый халат. – Она быстро приведет твой желудок в порядок.

Он нахмурился, а она покачала головой и горько улыбнулась:

– Если бы мне платили по дукату каждый раз, когда я вижу озадаченность на лице мужчины, которому таки хочется спросить: «Что я делал вчера ночью?» – то я бы уже скопила приданое, достойное герцогини.

– Что-то не вижу тебя в роли новоиспеченной госпожи. А вот жертвовательницей женского монастыря – да, это в твоем духе.

– Все шутишь. Значит, похмелье не такое уж тяжкое. Вижу, ты так ничего и не вспомнил, – так я тебе расскажу: вчера ты ни в какие драки не ввязывался и заснул, пока я раздевалась. Добудиться тебя я не смогла. Ты как будто много лет не высыпался.

Он сказал бы ей, что так оно и есть, но во рту слишком пересохло.

– Спускайся, когда проголодаешься, – бросила она и закрыла за собой дверь.

Он оделся, ощупал карманы, и тут сонливость мигом слетела с него: письмо дель Монте пропало. Он обошел комнату, перетряхивая комод и сундуки Стеллы. Письма нигде не было. Голова закружилась, к горлу опять подступила тошнота. Надо позавтракать, подкрепиться, чтобы в голове прояснилось, и найти наконец письмо. Он спустился в таверну.

Фокачча казалась непропеченной и горькой. Откинувшись на спинку скамьи, он ударился затылком о голову сыра, подвешенного к потолку для созревания. Повар заметил недовольство на лице гостя, раскатал еще одну лепешку, посыпал розмарином и посадил в печь.