Михаил Веллер - Тест

- Не буду, - угрюмо пообещал Генка. Он ждал, обмирая в отчаянии.

- Что ж, - сказал завуч и кашлянул. - Мы возьмем тебя, конечно. Характер есть - уже хорошо. Но тебе придется трудно, учти, друг мой. Очень трудно.

- Пускай, - сказал Генка неожиданно ослабшим голосом и впервые за этот месяц счастливо перевел дух. - Морякам всегда трудно!

Через неделю Генка понял, что такое профнаправленность. Гарька давно гулял во дворе, а он еще готовил домашнее задание. Класс успевал решить три задачи, а он корпел над первой. Все уже усваивали новый материал, а он разбирался в старом и задавал вопросы. Полугодие он закончил последним в классе.

- Ты бы не хотел перейти в художественную школу, сынок? - печально спросила мама. - Тебя всегда примут. Подумай!

- Нет! - бросал Генка и зло сдвигал брови. - Нет!

Он шел последним до третьего класса. В третьем он передвинулся в таблице успеваемости на две строки вверх.

- Так держать, - сказал завуч, встретившись в коридоре. - Уважаю!

В шестом классе Генка стал достопримечательностью. Он был включен в состав команды, посланной на олимпиаду мореходных школ. Команда заняла третье место. Генка был единственным участником олимпиады, не имевшим профнаклонности. Гарьку в команду не включили.

Сознание необходимости делать больше, чем требуют от Других, больше, чем делают другие, укоренилось в нем и стало нормой. Он привык, как к естественному, весь вечер разбираться в пособиях, чтобы на следующем уроке знать то, на что по программе, составленной с учетом профнаклонности, хватало и учебника.

Генка окончил мореходку десятым по успеваемости. Это очень нужно было. В числе первого десятка он получал право поступления а Высшее мореходное училище без экзаменов.

На медкомиссии он проходил исследование на профнаклонность. "Резчик по камню. Сто восемьдесят один", - последовало не подлежащее апелляции заключение. Комиссия уставилась на Генку непонимающе и вопросительно.

- Да, - сказал Генка. - Ну и что? Я моряк.

Комиссия полистала его характеристики.

- Будете сдавать экзамены на общих основаниях. Таковы правила.

Он проходил комиссию каждый год. "Резчик по камню".

На преддипломной практике он впервые не травил при сильной волне четырнадцать лет тренировки вестибулярного аппарата.

Гарька получил уже под команду сухогруз, когда его еще мариновали в третьих помощниках. Потом он четыре года ходил вторым. Потом старшим. Потом ему дали старый танкер-шестнадцатитысячник, двадцать восемь человек экипажа.

В пароходстве привыкли к необычному капитану и перестали обращать на него особенное внимание, пока внимание это не возникло вновь, уже в благосклонном плане, когда третья подряд комиссия по аварийности признала его самым надежным капитаном пароходства. В тридцать девять лет, являясь исключением из инструкций, он стал капитаном трансатлантического лайнера. Капитан лайнера без профнаклонности".

Он приезжал в отпуск, проходил двором мимо куста акации домой и каждый раз говорил стареющим родителям: "Ну как?" - и раскрывал чемодан с заморскими подарками.

- Как надо, - отвечал отец.

- Никогда не сомневалась, что из моего сына в любом случае выйдет толк, - говорила мама и на несколько секунд отворачивалась с платочком.

В сорок семь, капитан-наставник флотилии, он сошел в августе во Владивостоке. Пять широких старого золота галунов тускло отливали на его белой тропической форме. Широкая фуражка лондонского пошива затеняла загорелое лицо. Солнце эффектно серебрило седые виски. Навидавшиеся моряков владивостокские мальчишки смотрели ему вслед.

Дворец был вписан в набережную, как драгоценность в оправу. Линии его были естественны и чисты, как прозрение. Воздушная белизна плоскостей плыла и дробилась в сине-зеленых волнах и искрящейся пене прибоя.

Стройный эскорт окружья отграненных колонн расступался при приближении. Причудливый свет ложился на резьбу фронтонов и фриза, предвосхищая ощущение замершего вдоха.

Экскурсовод произносил привычный текст, и негромкие слова, не теряя отчетливости, разносились в пространстве: "...уникальный орнамент... международная премия... потомки..."

Капитан вспомнил фамилию, названную гидом. Она держалась в его памяти с того дня, того, главного дня, когда он смог... смог вопреки судьбе, вопреки всему... Это была фамилия того мальчишки, резчика, у которого было сто восемьдесят в то утро, а у него сто девяносто два. Шарапанюк была его фамилия.

Корабль уходил в море ночью. Спелые звезды августа качались в волнах. Полоска портовых огней притухала за горизонтом. Капитан стоял на открытом крыле мостика. Он снял фуражку, и ветер шевелил поредевшие волосы.

- Я лучший капитан пароходства, - сказал капитан и закурил.

И только холодок печали звенел, как затерянный в ночи бубенчик.