Уильям Тенн - Миры Уильяма Тенна - Том 02

— С этой Дырой связано много странных вещей. Это не только отсутствие явлений, обычных для других частей космоса, небольшое количество звезд и все такое, но и нарушения законов природы, — такого больше нигде нет. Есть несколько современных теорий, — правда, у них мало последователей, — которые считают весь этот район местом зарождения нашей Вселенной; предполагают ли они, что пространство стало изменять свои свойства самопроизвольно, когда ему однажды надоело оставаться в старых границах, или выдвигают ту или иную версию взрыва первоатома, — так или иначе они трактуют Дыру в созвездии Лебедя как точку, в которой все эти события могли иметь место.

— Ну да. С тех самых пор как двести лет назад здесь побывал Бокер и открыл район, где бывают разрывы во времени.

— Верно, малыш. Я сейчас не претендую на то, чтобы понять происхождение Вселенной. Однако я готов поставить свой обед в Сандсторме против грязи на твоем правом ботинке, что это произошло здесь. И, судя по всему, район вокруг Дыры в созвездии Лебедя никогда не станет нормальным. Он останется дырой в пространстве, где случается то, чего не должно быть, — и наоборот. Сейчас или тысячу лет спустя, — в законах природы останутся бреши. И одна из этих прорех, этих ран мироздания, которые никогда не заживут, — наши белые щупальца, — или как их там, — расползшиеся по всей этой Солнечной системе.

— Значит, зеленые шары, убивающие всех на этой планете, — они из... из...

— Из некоего места вне Вселенной. Из другого мироздания, в которое нам дороги нет, — мы не можем даже представить, на что оно похоже.

Луц подумал с минуту.

— Вы хотите сказать, командир, что они по-другому устроены?

— Они из другого измерения. А именно — из четвертого.

— Но ведь еще в двадцатом веке было доказано, что четвертое измерение — это время и это мы движемся сквозь него.

— Я, Луц, говорю о четвертом измерении пространства. О вселенной, где есть длина, ширина, высота, — и, кроме них, еще одно направление. И время тоже, но ведь даже гипотетические жители двухмерного пространства должны существовать во времени. Вот и думай теперь, кто такие эти малютки: что они могут сделать, а чего нет, что случилось с О’Лири и каковы наши шансы преодолеть шестьдесят ярдов до корабля, чтобы взлететь. Пользуйся аналогией с двухмерными людьми в трехмерном мире.

— То есть когда есть длина и ширина, но без высоты? Ну, я не знаю. Наверное, тогда кожа будет видна тонкой линией вокруг скелета и внутренних органов. И — постойте-ка — он будет двигаться только в одной плоскости и за ее пределами ничего не увидит!

Карлтон мысленно поблагодарил администрацию академии за непрерывную череду экзаменов, выбивших из выпускников последние остатки воображения.

— Очень хорошо. Теперь представь, что мы суем в двухмерный мир палец. Человек в нем увидит палец в виде кружка, — а мы видим эти существа в виде сфер. Когда кончик пальца проходит этот мир насквозь и становится видно основание пальца, ему покажется, что кружок стал больше; а если мы уберем палец, он скажет, что кружок исчез. Если мы хотим его поймать, мы можем смотреть сверху, как он убегает от того места, где он нас видел последний раз. А потом внезапно спрыгнуть перед ним, а он подумает, что мы возникли из ничего. А если мы захотим перенести его в наш мир, в свое пространство...

— Мы поднимем его за края, то есть за кожу, и в том мире будут видны только его внутренности. — Луц невольно вздрогнул. — Ого! Значит, эти шары — срезы четырехмерных пальцев, — или псевдоподий?

— Не знаю. Но подозреваю, что эти твари — всего-навсего четырехмерные эквиваленты наших низших форм жизни, — что-нибудь вроде бактерий или, самое большее, червей, — но все равно они опасны, как сама смерть. Я считаю этих животных низкоорганизованными, потому что у них, похоже, слабо развиты органы чувств. Если мы не двигаемся, они нас не слышат, не чувствуют нашего запаха и никак не ощущают нашего присутствия. Все это свидетельствует о том, что эти организмы довольно примитивны, несмотря на все свои четыре измерения. И тогда понятно, почему на этой планете нет животных, а растения представлены почти всеми возможными формами: животные были подвижны, поэтому их преследовали и ели; а растения обычно ведут прикрепленный образ жизни, поэтому их не замечали.

— Вик, но ведь чтобы вернуться обратно на корабль, нам придется двигаться!

— Да, но мы будем двигаться не по прямой. Не так, как перемещаются туда-обратно эти шары, и не так, как бежал О’Лири. Направляясь к люку, мы все время будем менять направление, неожиданно останавливаться, делать зигзаги, поворачивать обратно и идти по собственным следам. На это уйдет больше времени, но бьюсь об заклад, что рецепторы и анализаторы наших зеленых друзей развиты недостаточно хорошо, чтобы разгадать такую сложную траекторию в короткие сроки.

— Бедный О’Лири! Как же мы полетим без него? Не увидим больше его рыжих волос, не услышим громкого голоса...

— Пока мы не доберемся до корабля и не запустим двигатель, малыш, мы никуда не полетим. А теперь немного поспи, — надо дождаться утра.

Когда молодой разведчик послушно закрыл глаза, Карлтон позволил себе на него взглянуть. Устал, чертовски переволновался, но все равно исправно выполняет приказы, все равно не теряет воли к жизни. «Молодец малыш, — повторил он про себя. — Интересно, он уже начал бриться? Вряд ли, — волосы у него черные, как сопла у ракеты, а кожа белая, — щетина была бы уже заметна.

Интересно, кто дома ждет его возвращения? Наверное, одна мать; непохоже, чтобы он особенно бегал за девушками. Может быть, только одна, та, которую он пригласил на свой выпускной бал в академии...

Интересно, что подумала бы о Луце Кэй, — поняла бы она его?

Интересно, кто ждет О’Лири...

Зеленые сферы над кораблем висели совершенно спокойно, их гладкие тела не тревожил даже холодный ветер с гор. Спят ли они на свой странный лад? Или просто ждут?

Вот, Кэй, было со мной два славных парня: Луц и О’Лири. Это они-то — незрелые юнцы? Вот уж неправда!»

Вик разбудил Луца почти через три часа, позволив ему поспать подольше. Дальнейшие действия требовали их совместных усилий, и он хотел, чтобы нервы молодого человека по возможности успокоились.

— После того что я пережил на Сириусе примерно пять лет тому назад, меня уже ничем не проймешь, — объяснил он.

— Все равно, Вик, все равно, зачем же так себя наказывать? Ведь осталось уже меньше часа.

— Мне этого хватит. А ты стой на карауле, если что-нибудь произойдет, — один раз громко свистни. Когда пройдет час, тоже свисти.

Он заснул сразу и без сновидений, с легкостью опытного разведчика, который привык спать в скафандре. Проснулся за секунду до того, как истек час, — сработала многолетняя привычка просыпаться по внутренним часам.