Николай Соколов - Ариасвати

— Нариндра, — прошептал он побледневшими губами, уловив взгляд Андрея Ивановича.

— Что Нариндра?

— Убил тигра.

— Как убил? Я не слыхал выстрела… Чем он мог убить?

— Взглядом.

Предположение было так чудовищно, что Андрей Иванович в свою очередь, подумал, не помешался ли в уме от страха его товарищ.

— Вот он стоит, — шепнул снова Рами-Сагиб, указывая на противоположную сторону оврага.

Только теперь, подняв глаза по направлению, указанному Рами-Сагибом, Андрей Иванович заметил на той стороне оврага потемневшие стены храма Парвати и примыкавшую к ним террасу факира Нариндры. Сам Нариндра стоял на краю террасы, вытянувшись во весь рост и скрестив на груди свои сухие руки. Казалось, он вовсе не замечал людей, находившихся по ту сторону оврага, сосредоточив все свое внимание на трупе громадного животного, повисшем над пропастью.

Андрей Иванович несколько времени смотрел на факира, перебирая в уме вероятные причины смерти тигра, в числе которых не были забыты ни внезапное укушение очковой змеей, ни отравленная стрела, ни даже выстрелы из электрического ружья. Не остановясь, однако, ни на одном из этих предположений, Андрей Иванович, забывшись, крикнул через пропасть по-русски.

— Почтенный Нариндра! Не знаешь ли, кто убил тигра?

Нариндра поднял на Андрея Ивановича свои огненные глаза, махнул рукою в знак приветствия и заговорил что-то на своем языке.

— Что он говорит? — спросил Андрей Иванович Рами-Сагиба.

— Он говорит, что кто бы ни убил тигра, — это не важно. Русский сагиб вовсе не затем приехал сюда из Европы, чтобы погибнут здесь преждевременно и такою глупой, бесславной смертью. Это нелепо и потому этого не может быть…

Андрей Иванович вздрогнул от неожиданности и изменился в лице, услышав из уст Нариндры ту самую мысль, которая пришла ему в голову в роковое мгновение встречи с тигром и так повлияла на подъем его духа.

— Как вы сказали? — спросил он, не веря собственным ушам.

Рами-Сагиб еще раз повторил ответ Нариндры и теми же самыми словами. Сомнения больше не было. Убить тигра мог только тот, кто читал самые мысли в душе человека. Ясно, что он невидимо присутствовал в этот страшный момент и спас две человеческие жизни ему одному известным способом. С чувством изумления и благодарности Андрей Иванович поднял глаза на факира, но Нариндра, махнув еще раз рукою в знак прощального приветствия, повернулся спиной к оврагу и скрылся за дверью, через которую Андрей Иванович сегодня утром выходил на террасу, вслед за престарелым Анандрайей и Дайянандой.

— Случаются ли у вас такие вещи в Европе? — спросил Рами-Сагиб своего задумавшегося спутника, когда они шли обратной дорогой по лесу.

— Как вам сказать? Есть, конечно, любители чудесного и у нас в Европе. Они старательно собирают всевозможные легенды в этом роде. Существует даже особый вид литературы, занимающийся подобными предметами. Но, сколько мне известно, если не все, то по крайней мере значительная доля чудес, о которых трактуется в этих писаниях и легендах, ограничивается простым шарлатанством. Я слышал много рассказов в подобном роде, но до настоящего времени лично никогда не испытывал ничего подобного.

— Однако, у вас в Европе были граф Калиостро, Сен-Жермен…

— Да, но преобладающее мнение о них — только как о ловких авантюристах и шарлатанах. В Европе смотрят на Восток, и в особенности на Индию, как на страну чудес, на родину волшебников и тауматургов [43] …тауматургов — тауматургия, от греч. θαύμα (чудо) и ἔργον (дело). .

— Вы разделяете этот взгляд, мистер Гречоу?

— Да, мистер Рами, то, что я испытал лично с первого шага на Востоке, поневоле заставляет меня изменить свои взгляды на этот предмет. Вы были очевидцем всего, что случилось сегодня, начиная с необъяснимого появления Нарайяна и оканчивая пророчеством девадаси и непонятной смертью тигра, которую, подобно вам, я готов приписать вмешательству Нариндры, но еще в Порт-Саиде я имел случай натолкнуться на явление в подобном же роде.

И Андрей Иванович рассказал Рами-Сагибу свое Порт-Саидское приключение.

— Вы видите теперь, — продолжал он, — я имею право сказать, что с первого шага на Востоке я попал в атмосферу чудес, которые проследует меня до настоящего времени и, как кажется, еще возрастают в качестве и количестве.

— Ваше признание, мистер Гречоу, снимает с меня большую тяжесть.

— Тяжесть, мистер Рами?

— Да. Если вы, получивший вполне европейское образование, вы, которого в детстве и в юности не окружало, не преследовало на каждом шагу то, что вы называете атмосферой чудес, — если вы, несмотря на все это, готовы поверить во все эти чудеса, — то представьте, каково было мне постоянно испытывать двойственность, даже не двойственность, а еще более испытывать антагонизм между всем тем, что я всосал с молоком матери, что окружало и окружает меня теперь, и теми положениями науки, которые я вынес из пятилетнего пребывания в Европе? Каждое явление подобного рода, с какими я постоянно сталкиваюсь у себя на родине, я старался объяснить с точки зрения этой европейской науки и, признаюсь вам со стыдом, явления эти с этой точки оставались для меня все время необъяснимыми. Напротив, на каждое положение науки я мог привести сотни примеров, которые шли в разрез с этими положениями. Результат получился печальный: я не мог вполне верить в науку и не смел верить тому, что открыто совершалось перед моими глазами.

— Я вполне понимаю вас, мистер Рами, и сочувствую вам от души.

— Вот, например, в настоящем случае правоверный индус, нетронутый европейской наукой, признал бы, конечно, чудо, уверовал бы, что его совершил Нариндра, — но как совершил, какою силой — он не стал бы и обсуждать, так как само собою разумеется, что чудо может быть совершено только чудесной силой, присущей мудрецам-отшельникам и факирам. У меня же при этом является непреодолимое желание объяснить явление естественными причинами, хотя, признаюсь, эти причины для меня непонятнее сверхъестественных. Я подбираю слова: гипнотизм, внушение, магнетизм, истечение флюидической материи, — но разве это что-нибудь объясняет? А между тем, я смутно чувствую, что тут действует простая естественная сила, но только такая сила, которая науке еще неизвестна…

Пристыдил ли Грачева этот упорный скептицизм сингалезца, так бескорыстно преданного европейской науке, или он успел уже прийти в себя, но только после этой фразы, как будто вспомнив что-то, он сказал своему спутнику:

— А знаете, мистер Рами, в самом деле не мешало бы повнимательнее осмотреть шкуру убитого зверя: быть может, найдется рана, укол или что-нибудь в этом роде…