Джек Вэнс - Поместья Корифона. Серый принц

В Оланже, в экстравагантном древнем сооружении, именуемом Палатой Хольруда, заседает Дума — совет тринадцати нотаблей, единственное правительственное учреждение Корифона. Хартия Думы гласит, что ее юрисдикция распространяется в равной степени на Сцинтарре и всю территорию Уайи; на практике же нотабли предпочитают не вмешиваться в дела помещиков и кочевников. Наследные помещики относятся к Думе как к неуместному средоточию праздного крючкотворства, договорные ульдры проявляют полное безразличие, вольные ульдры отвергают идею централизованной власти как таковой, а ветроходы даже не подозревают о существовании Думы.

Космополиты, населяющие Оланж, живут в атмосфере лихорадочного интеллектуального возбуждения и беспрестанной общественной деятельности. Сформированы комитеты и общества, представляющие всевозможные интересы и предпочтения, яхт-клуб, несколько ассоциаций авторов и художников, клуб знатоков-морфотографов, сцинтаррийская ассоциация любителей хуссейда, библиотека ойкуменических музыкальных архивов, товарищество устроителей Парильи (ежегодного фестиваля), колледж драматических искусств и гиперэстетическое общество «Дионис». Другие группы ставят перед собой филантропические или альтруистические цели — например, «Экологический фонд», добившийся запрета на ввоз любых инопланетных растений и животных независимо от их полезности или эстетической ценности. «Союз раскрепощения» развернул кампанию против «Договоров о повиновении», требуя упразднения поместий Уайи и возвращения земель племенам, подписавшим договоры. Партия «Борцов за эмансипацию эрджинов» (БЭС) настаивает на том, что эрджины — разумные существа, в связи с чем их порабощение незаконно. БЭЭ — группировка, производящая в Оланже, пожалуй, наибольший переполох, так как число эрджинов, импортируемых из Пальги в качестве домашней прислуги, сельскохозяйственных работников, уборщиков мусора и т. п., постоянно растет. Другие, не столь несговорчивые организации финансируют образование и трудоустройство ульдр-иммигрантов, переселяющихся из Уайи в Сцинтарре. Как правило, такие ульдры, происходящие примерно в равной пропорции из договорных и вольных племен, подвергают помещиков яростной критике. Их претензии, иногда вполне обоснованные, достаточно часто объясняются исключительно раздражением и неприязнью. Сторонники раскрепощения («раскрепостители») время от времени предъявляют Думе иски от имени ульдр-переселенцев, пытаясь побудить к действию это заносчивое, вязнущее в обсуждении второстепенных деталей собрание, склонное к многословным поучениям, но движимое, как правило, сиюминутными прихотями и поветриями. Дума отмахивается от докучливых домогательств, жонглируя законами и прецедентами с ловкостью, достойной лучшего применения, либо назначает комиссию, рассматривающую иск и неизбежно приходящую к тому заключению, что условия существования на Договорных землях просто райские по сравнению с тем, что делается на просторах Вольного Алуана, где независимые племена бесконечно враждуют, устраивая засады и набеги, сопровождающиеся массовыми убийствами, пытками, грабежами и прочими жестокостями, совершаемыми под предлогом возмездия. Раскрепостители отвергают подобные соображения, находя их не относящимися к существу дела. Они подчеркивают, что у договорных племен отняли исконные земли, прибегнув к насилию и обману. По их мнению, сложившаяся ситуация недопустима, а тот факт, что присвоение земель имело место двести лет тому назад, никоим образом не узаконивает допущенную несправедливость, но лишь усугубляет нанесенный ущерб. Большинство обитателей Сцинтарре в целом и в общем разделяет точку зрения раскрепостителей.

Шайна Мэддок и брат ее Кельсе с заботливым любопытством разглядывали друг друга в вестибюле космического порта Оланжа. Шайна ожидала, что Кельсе изменится, и перемены были налицо — пять лет явно не прошли даром. Покидая родное гнездо, она рассталась с прикованным к постели калекой, бледным, отчаявшимся; теперь Кельсе выглядел сильным и здоровым, хотя и несколько исхудавшим. Едва заметное прихрамывание почти не напоминало об искусственной ноге, а левая рука не уступала правой легкостью движений, хотя Кельсе презирал поддельную плоть — металлическую кисть облегала черная перчатка. Кельсе стал выше — этого Шайна ожидала, не представляя себе, однако, что брат настолько изменится в лице, вытянувшемся и потемневшем, ожесточившемся выражением утонченной язвительности. Скулы его отчетливо выступали, подбородок торчал вперед, глаза сузились — Кельсе приобрел привычку посматривать искоса, будто чего-то опасаясь, что-то подозревая или кого-то осуждая. Последнее обстоятельство, по мнению Шайны, свидетельствовало о поистине коренном преобразовании: доверчивый, задумчивый подросток превратился в аскета, казавшегося лет на десять старше своего возраста.

Кельсе делал сходные выводы. «Ты изменилась, — сказал он. — Почему-то я рассчитывал встретить прежнюю веселую, легкомысленную, дурашливую девчонку».

«Мы оба не те, что прежде».

Кельсе презрительно покосился на свои протезы: «Ну да, конечно. Ты же еще не видела этих... приспособлений».

«Тебе удобно ими пользоваться?»

Кельсе пожал плечами: «Левая рука теперь сильнее правой. Могу колоть орехи пальцами и проделывать всякие потешные трюки. В других отношениях я, можно сказать, остался самим собой».

Шайна не удержалась от вопроса: «А я по-твоему, стала совсем другой?»

Кельсе с сомнением смерил ее глазами: «Ну, повзрослела на пять лет. Теперь ты не такая тощая. И научилась одеваться — выглядишь неплохо. Уезжала-то ты чумазым чертенком в лохмотьях».

«Чумазым чертенком, да уж...» — тихо, меланхолически повторила Шайна. Пока они шли по космическому вокзалу, ее переполняли воспоминания и образы. Проказливая девчонка, не знавшая ни зла ни горя, канула в прошлое — так, будто на чужбине она провела не пять, а пятьсот лет. Каким простым и понятным все казалось в детстве! Рассветная усадьба была средоточием Вселенной — ни больше ни меньше. Каждый ее обитатель воплощал свое предназначение. Ютер Мэддок был источником и олицетворением власти. Его решения — нередко милостивые, время от времени загадочные, порой ужасные — были законом неоспоримым, как законы небесной механики. Вокруг Ютера, повелителя Вселенной, вращались она и Кельсе, а также — по орбите не столь устойчивой, то приближаясь к трону, то пропадая в тени опалы — Кексик. Незамысловатое распределение ролей усложнялось лишь довольно-таки неопределенным, двусмысленным положением Кексика. Шайне отводилась роль «чумазого чертенка в лохмотьях», очаровательной баловницы, почти ни в чем ни у кого не встречавшей отказа — как иначе? Кельсе столь же естественно становился в позу благородного гордеца-страдальца, а Кексику поручалось амплуа удалого смельчака-весельчака. Таковы были неотъемлемые атрибуты бытия, безусловно подразумевавшиеся подобно розовому солнцу Метуэну в ультрамариновом небе Корифона. Унесенная мыслями в прошлое, Шайна видела себя на фоне Рассветной усадьбы: девочку среднего роста, не спешившую вытянуться, но обаятельно тонкую и длинноногую, без устали бегавшую, плававшую и лазившую везде, где можно было пробежаться, плюхнуться в воду или куда-нибудь вскарабкаться. Такой она была — такой она, в сущности, и осталась. Ее загоревшая на солнце кожа чуть отливала золотом, темные волнистые локоны непослушно сплетались. Она смотрела на мир с радостным удивлением, смеясь улыбчивым широким ртом и широко раскрыв глаза, будто каждое мгновение было чревато новым чудесным откровением. Любовь ее была невинна, ненависть — нерасчетлива, настроение менялось каждую минуту — то она нежно сюсюкала, приголубив какую-нибудь мелкую тварь, то весело дразнилась, уверенная в своей быстроногой безнаказанности... Теперь, через пять лет, Шайна надеялась, что не только выросла, но и поумнела.