Станислав Соловьев - С.А.Р.

— Да, я так думаю.

— Тогда, скажи мне кто ты такой?

Кет–хе? — нет, конечно, нет. Меня зовут Лийо. Мы говорили об этом вчера?

— Я… Я… Лийо.

— Вот видишь, ты чужак. Тебя зовут Лийо. Ты незаконно проник на территорию Свободных Районов.

Какое странное слово «проник». Подозрительное, что–то унизительное в нем, тайное, совсем не мое слово.

— Почему я проник… — я смешался: он настолько уверен в себе. Нельзя быть настолько уверенным в себе, и говорить неправду. Это сбивает меня, раздражает. — Разве?

— Никто не приглашал тебя в Свободные Районы.

— Но я помню… Было письмо… Дальнен…

— Кто такой Дальнен?

Какой–то человек в просторном зале. У него суровый голос, он предупреждает меня об опасности. Об ответственности? Он говорит, что делать. Сделал ли я то, что он говорил?

— Дальнен… Не помню. Он… Он послал меня к вам.

— Если ты не помнишь, кто такой Дальнен, как ты можешь утверждать, что помнишь как тебя направили в Свободные Районы?

— Не знаю.

Опять тупик. Отчаяние. Разочарование. Мне становится жарко. Я хочу закрыть глаза.

— И я не знаю. И я не уверен, что тебя вообще кто–то направлял.

— Как это?

— Тебя никто не направлял в Свободные Районы. Ты не знаешь, зачем ты здесь.

Зачем я здесь? Зачем я вообще? Как мне ответить на этот вопрос?

— Я здесь, чтобы… Реконструировать историю, так попросил АЛБЕК.

— АЛБЕК тебя попросил? Ты видел кого–то из АЛБЕК? Кто тебя просил — лебеи Второго района?

— Нет, лебеи Второго района не просил.

— Тогда лебеи Восьмого района?

— Нет, он меня не просил.

— Так какой же лебеи тебя попросил прибыть в Свободные Районы?

— Я… Я не знаю. Было просто, слово АЛБЕК…

— Слово? Тебя попросило слово?

— Нет, конечно же, не слово, люди. Люди, называющие себя АЛБЕК.

— Люди не могут называть себя АЛБЕК. Люди — не АЛБЕК. АЛБЕК — это координирующий орган. Кто тебя просил приехать от имени АЛБЕК?

Мы говорим на разных языках. Я не знаю, как говорить на его языке. Как сложно говорить с другим человеком, когда не знаешь его языка. Другой человек — другой язык. Как?

— Но я… Я не знаю…

— Ты запутался. Ты устал. Тебе нужно отдохнуть.

— Но… Я…

— Да? — спокойное круглое лицо. Он ждет. Он знает: я отвечу. Всегда это знает.

— Мне нужно отдохнуть.

Руки, что уводят меня в белую комнату с мягкими стенами.

Оген спрашивает, почему его убили в Хот — Хохеррере. За что ему разбили голову?.. Он трясет меня за рукав, раскрывает ледяными пальцами глаза — я отворачиваюсь, сжимаю веки. Не хочу смотреть, не могу смотреть, мне страшно. Почему он наклоняется надо мной?.. Почему мне много лет назад казалось, что кто–то по ночам наклоняется надо мной? Пытается заглянуть в лицо — стоит и молчит, и чего–то ждет… Тогда не было Огена — как и сейчас. И меня тоже, наверное, не было… Что ответить ему? Я не знаю, Оген. Не знаю, за что убили тебя в незнакомом городе незнакомые люди. Не знаю, за что возможно убивать. Они не испытывали жалости к тебе. Но хуже всего, они не испытывали и ненависти к тебе. Мне кажется, тебя убило равнодушие — агрессивное равнодушие, кричащее от безысходности. Почему он стоит надо мной? Почему пытается заглянуть мне в лицо? За что нам разбивают головы в незнакомых городах? Осенние птицы наших детских страхов. Люди, стоящие по ночам над изголовьем кровати. Мы сами…

[факториал АЕ‑010244/02. время фиксации: 15:10]

— Давай поговорим об истории. Ты здесь чтобы реконструировать историю?

— Да, я историк. Меня… Они направили меня, чтобы помочь реконструировать историю.

— Так. У Свободных Районов есть история — скажи мне как историк?

— Нет. У Свободных Районов нет истории. Потому меня…

— Как же так получается: истории нет, но ты будешь ее реконструировать.

— Воссоздавать, при помощи сравнительной систематики.

— Воссоздавать то, чего нет?

— Нет, я хотел сказать, я…

— Историк занимается тем, что воссоздает то, чего не существует. Правильно я понял тебя?

— Нет… Но…

— А для чего этот «историк» занимается таким непонятным делом?

— Он… Без истории общество не может существовать и развиваться. Без знания своей истории.

— Это неправда. Мы существуем и развиваемся без какой–либо «истории». Как ты это объяснишь?

— Я… Я не знаю как.

— Видишь, ты не знаешь. Но ты знаешь, что ты существуешь?

— Да, знаю.

— А развиваешься?

— Хм. Не уверен.

— Не уверен, что каждый день ты становишься несколько другим, нежели вчера? И еще не таким, как завтра?

— Да–да, наверное, так. Я развиваюсь, конечно…

— Причем здесь «история»?

— Я не могу объяснить.

— Зачем тогда ты настаиваешь на существовании «истории», если ты не можешь объяснить, как существуешь и развиваешься без нее?

— Не знаю.

— Зато я знаю. Ты никакой не историк. Это слово выдумано идеологическими организациями неассоциированных районов.

— Я вспомнил — я из Хольмена!

— Что такое «хольмен»?

— Это… Это сообщество, откуда я приехал.

— Конечно, мы — сообщество. Неассоциированные районы тоже сообщество — правда, неэффективное и деструктивное по своей природе. Если ты называешь неассоциированные районы «сообществом Хольмен», ничего не меняется, правда?

— Но есть разные сообщества — Хольмен, ПЕНТЕМ, Барегааль…

— Ты называешь неассоциированные районы именами «хольмен», «пентем», «барегааль». Эти слова ничего не значат — ничего не добавляют, ничего не убавляют. Ничего. Тебе помогут эти слова вспомнить, зачем ты здесь? Зачем ты существуешь и развиваешься?

— Нет… Но… Наверное, нет.

— Видишь, я прав. Это пустые звуки, которые ты бездумно повторяешь. Ничего нет сейчас и здесь, кроме Свободных Районов. Мы свободны от ненужных слов и поступков, которые невозможно объяснить. Есть только Свободные Районы. Ты и я. Все остальное — несущественно.

— Так получается, кроме Свободных Районов ничего нет?

— Почему же «нет»? Неассоциированные районы — но они временны, скоротечны и скоро они станут Свободными Районами. Сами по себе неассоциированные районы — несущественны. Потому что они не помогают нашему существованию, не наполняют наше существование смыслом. Только мешают. Это хаос, это ничто, а значит, этого не существует.

— Кроме Свободных Районов нет ничего существенного?

— Конечно, есть. Номийа. Но это на Обратной Стороне.

— Обратной стороне чего? — спросил я.

Но он промолчал.

Когда–то я его помнил. Сейчас трудно произносить слово «помнил». Слово «когда–то». Даже трудно выговаривать то единственное, что у меня осталось — «произносить». Старые деревья, растущие во дворе — шатер, укрывающий сонное царство юности. Двери, потемневшие раковины умирающей улитки, нашего дома, — они всегда скрипели, когда мы проносились из света во тьму — и назад, из тьмы на свет. Из прошлого в будущее, из будущего — в прошлое, и так без остановки. Почему мы тогда смеялись, над чем смеялись?.. Маленькие люди в маленьком городе с медовым тягучим названием. Облака, аляповато нарисованные на небе — дряблые, смешные, безутешные. Капли, отрывающиеся от поверхности луж и насыщающие небо, — дождь. Вечное лето неясных снов. Поблекшая улыбка старой женщины. Неуверенный взгляд молодой женщины. Молодая женщина, ставшая старой. Старая женщина, оставшаяся молодой. Вкус сладкой лжи, вкус горькой лжи, вкус мятной лжи, вяжущий вкус чужих слов. Громадные бетонные соты, похоронившие чьи–то жизни, скрывшие от глаз несуществование своих хозяев. Шум механических пчел, спешащих в небытие. Человек по имени «Дальнен». Человек без имени. Я.