Адам Вишневский-Снерг - Робот

Чудовищный факт, что и статуя, которая только что вошла в камеру и непрерывно удалялась от двери, не могла открыть их за столь короткий для себя промежуток времени, лишь только припечатывал ожидающий меня смертный приговор. Прибывший успел закрыть дверь ранее потому, что пихнул дверную ручку задолго до моего здесь появления. Теперь же было физически невозможно, чтобы человек, удаленный от двери на полтора метра, резко остановился, тут же развернулся, помчаться назад и моментально открыть дверь, довольно массивную даже и для него. Не мог совершить подобное одаренный молниеносной реакцией феномен, даже и в том случае, если бы прекрасно знал, на что я рассчитываю, и что от скорости его действий зависит и его подвергаемая угрозе безопасность. К сожалению, этот прибывший человек о своей ситуации в камере пока что не имел ни малейшего понятия. И самое паршивое, в таком незнании он мог находиться еще целые сутки, поскольку все знаки, подаваемые ему с моей стороны, чтобы обратить его внимание на дверную ручку, не вели, понятное дело, к какому-либо осмысленному результату: в первую очередь он заинтересовался бы мной самим еще до того, как ему в голову пришла бы мысль покинуть помещение.

Так что теперь уже ничто не могло меня спасти; я торчал на месте в тупом оцепенении. Уходящее время вскрыло значение парадоксальной ситуации: поражаемые ничем не прикрытым потоком сверхжесткого излучения статуи - даже при всей своей карикатурной медлительности - находились, тем не менее в положении во сто крат лучшем, чем я, хотя тот же поток лучей, который их убивал, лично мне ничем не вредил.

Я отбросил все мысли. От безумия меня могло спасти лишь немедленное действие. Любого действия, пускай и самого глупого, лишь бы немедленного. Я даже и не заметил, как это все случилось. Во мне проснулось смертельно перепуганное животное. Одной рукой я схватил локоть удалявшейся от двери статуи, второй же схватился за дверную ручку. А после этого я начал стягивать эти две гигантские массы. Даже лучше было, что я совершенно обезумел: это был явный знак быстрого конца. Вздымающаяся в воздухе пылинка боролась с подобными массами. И я даже неплохо взялся за дело. А как же! Я закрыл глаза в усилии и засопел, продолжая напрягать мышцы. Комар, пытающийся свалить лошадь - вот какой жалкий вид я представлял. Понятное дело, статуя послушно исполняла мое скрытое желание. Я притягивал ее в равномерно ускоренном движении. В бреду было возможно все что угодно: я даже мог свернуть Землю. Статуя находилась уже рядом со мной. Я открыл глаза.

Лучше бы я их вообще не открывал! Гораздо лучше было бы вырвать из зубов загубник кислородного аппарата и сразу же задохнуться, чем пережить подобный кошмар. Статуя осталась стоять н своем прежнем месте; она даже и не дрогнула. Ко мне же приближалось нечто другое: сама оторванная от туловища рука, за которую я тянул.

Перед тем, когда скелеты множились вокруг меня, я понимал, что это игра воспаленного воображения. Теперь же я имел дело с реальной действительностью, из-за чего кожа по всему телу покрылась мурашками. Рука разыскивала меня в ртутном пространстве, двигаясь - в сопоставлении с моим знанием о ней - неправдоподобно быстро. И она нашла самое слабое место, уже добираясь до горла. Уклоняясь от нее, я метнулся назад. Я глухо ударился спиной о поверхность двери в тот самый момент, когда костистые пальцы охватили мою шею стальными когтями и прижали ее к плите настолько сильно, что я даже потерял сознание.

Очнулся я при следующем действии вслепую. Вот теперь я и вправду ничего не видел. Глаза заслонял плотный туман. С покрытым жидким свинцом лицом я метался в багровом пространстве. Сейчас я стоял на стене, перпендикулярно поверхности двери, согнувшись над ручкой, которую тянул с одной лишь мыслью: вырваться отсюда любой ценой!

Дверь сопротивлялась ужасно. Но открывалась! Несмотря ни на что, она открывалась с подозрительной легкостью! Я подтянул ее под самый подбородок, после чего отпустил ручку и протер заклеенные красным свинцом глаза. И снова потрясение: дверь оставалась на своем месте. Она все также плотно прилегала к железному косяку. Это сама дверная ручка, изогнутая и вырванная в месте изгиба, сопротивлялась перед тем моим усилиям. Одаренная теперь значительным импульсом, пропорциональным ее пятитонной массе, ручка уже не оставалась в том месте, где я выпустил из рук. Она продолжала перемещаться по прямой линии вглубь камеры. Находясь в состоянии поступательного движения, она одновременно вращалась, пока ее острый конец не нацелился в спину искалеченной статуи.

Я метнулся прямо перед собой и изо всех сил стиснул ее пальцами. Только никакого значения это уже не имело. С той же легкостью, как будто бы я был лишь собственной тенью, ручка тянула меня за собой в ртутное пространство. Мне не хватало какой-либо опоры, чтобы зацепиться руками или ногами. С ужасом я почувствовал, что разогнавшийся снаряд затягивает мои пальцы в глубину просвеченного пространства, заполненного пластичным воском. И тогда я выпустил его из рук, до смерти перепугавшись во второй раз.

На моих глазах обломок дверной ручки плавно пронзила просвеченную грудную клетку статуи. Она разрезала облачко материала пиджака, словно это была паутинка, размозжила ребро, прошла через легкое, а далее - двигаясь, словно в сильно замедленном кинофильме - прошила сердце, двигаясь по тому же пути, которого не изменили встреченные преграды.

Через несколько секунд снаряд добрался до хрустального блока. Он пробил его внешний корпус, разминувшись с бедром второй статуи, пролетел рядом с набухшей сиянием медузой и погрузился в находящуюся внутри аппаратуру. Я видел его еще какое-то мгновение, когда среди вспышек он расплющивался на краю какого-то черного острия. И после этого медуза погасла. В один миг меня охватила абсолютная темнота.

В то время, когда я впервые знакомился со статуями в комнате теней, то посчитал, и не без основания, что они очень твердые. Под нажимом они вызывали впечатление отлитых из железа. Когда же к этому наблюдению впоследствии я прибавил свое знание об огромной их массе, значительная твердость статуй уже не представляла для меня никаких сомнений. Мне было тем легче сохранять это ошибочное представление, поскольку, за малыми исключениями, я здесь ни к чему не прикасался. Только лишь сейчас я мог догадываться, почему я так обманывался: граница двух миров, которую образовывало зеркало, обладала свойством покрывать проникающие через нее тела тонким изоляционным слоем; твердой - в случае статуй, прошедших в комнату теней, и эластичной - когда кто-либо из убежища переходил в город. Этот слой впоследствии исчезал при возвращении, удаляемый той же самой граничной поверхностью, которая до этого его же и образовывала.