Владислав Чупрасов - Glorious Land

Я с готовностью закивал, принимая совет. Как-то уже расхотелось вообще контактировать.

— А что она здесь?..

— Она одна из нас, — перебил меня Даниил, протягивая пустую чашку, на дне которой лежало несколько сморщенных красноватых листиков. — И постарайся воздержаться от мыслей на эту тему.

Я взял чай и залил его кипятком из кувшина с термодном. На поверхность воды всплыла пара чаинок, повалил приятный по температуре пар.

— Мы с ней обсуждали дело Славы. Ну, можно ли его оттуда вытащить, и если да, то как, — и Данила внимательно на меня посмотрел. Я посмотрел в ответ, пожав плечами. Сейчас он скажет, что я должен в этом участвовать, и я, конечно же, соглашусь, потому что Славик мне вроде как стал другом за ту короткую неделю, что мы работали вместе. Но парень, будто уловив что-то в моем взгляде, не стал развивать тему в неинтересном мне направлении, а взялся за другое. — Это сейчас очень актуально, потому что людей мы теряем на каждом шагу. Знаешь, бывает такая черная полоса, которая начинается в понедельник и длится себе, длится, длится. А ты все бьешься, и никак из нее не выползешь. Но, как любой дурак, веришь в мистическую зебру. Верно говорю?

И снова заглянул мне в глаза. Да что ему от меня надо? Я кивнул.

— Понимаю. Но зебра ведь вполне себе реальна. Значит, будет и белая полоса, верно?

Даня горько усмехнулся.

— Боюсь, к белой полосе доползу я один. Вчера прямо в квартирах арестовали Алексея, Свету и Серого. Просто прошли по подъезду, позвонили в нужные квартиры и схватили на входе. Вот и все. За неделю мы не досчитались десятерых. Бумаги теряются, жгутся, мнутся, топятся. Интересно, это конец Организации или просто у меня в жизни все неладно?

Я коснулся его плеча. Нет, а чем я-то мог помочь, кроме молчаливой поддержки? Вот и я думаю, ничем. Значит, буду молчать и поддерживать. Пусть выговорится.

— Глупая это была затея, — Данила дернул плечом, то ли размышляя о чем-то, то ли отталкивая меня. На всякий случай я руку убирать не стал. Тот не продолжил.

— Ладно, мне пора, — я вздохнул и поднялся. Мне еще будет о чем подумать.

На улице завывала мокрая вьюга, и я никак не мог поймать такси.

Дима поставил передо мной стакан со своим шедевральным кофе, я кивнул и подпер щеку кулаком. Мы разговаривали уже второй час, и меня отчаянно клонило в сон. Не потому что я не выспался, а потому что скакало давление, от перепада температур у меня безумно болела голова и хотелось какого-нибудь живительного снадобья. Иногда в кафе кто-то приходил, Дима обслуживал клиента и снова возвращался к теме нашего безрадостного разговора. Поговорить мы успели о многом, но раз за разом возвращались к одному: к Организации. Я рассказывал про то, как теперь дела у ребят, бармен сочувственно кивал и цокал языком.

— Недавно Лада приходила, — вдруг вспомнил он. — Посидела у окна, посидела, потом расплатилась и ушла, слова мне не сказав. Видимо, переживает распад данилиного детища.

— Да ладно детище, — перебил я, — а как ты? Посетителей-то поди меньше стало.

— Да нет, почему же? — отозвался Дима, обводя взглядом зал, в котором каждый столик был занят. — Посетителей, наоборот, больше стало. Одно плохо: частенько сюда Надзор захаживает. Но обычно они обходятся камерами.

— Камерами? — я заозирался, напрягшись. А я тут сижу, треплюсь, кофе пью!

— Да не верти ты так головой, — осадил меня бармен. — Прямо над твоей головой с видом на меня, на стене с видом на дверь, две по залу, и одна — святое дело! — в уборной. Главное, что без звука. Видимо, то, что я говорю, им не особенно интересно.

Либо тебя прослушивают отдельно, идиот. И я начал собираться, поспешно допивая кофе. Он был слишком хорош, чтобы его оставлять просто так.

Улица встретила меня предновогодней стужей. Дожди уже не просто шли, они частили, не прекращаясь по несколько дней, а в праздничную ночь и вовсе обещали град в некоторых районах. До вожделенного выходного оставалось отработать три дня, которые наверняка пройдут в лютом аврале, как это обычно бывает.

Кое-где лужи на дорогах уже превратились в ледяные озерца, которые нельзя было никак обойти. А после того, как наступишь в них, оказывалось, что воды там по колено и по щиколотку склизкой липкой грязи. Вот такая вот в Москве зима. Но она сейчас везде такая, кроме, может быть, какого-нибудь Мурманска, ведущего непрекращающуюся пограничную войну с Норильском. Вот там настоящая зима, которую не смогла побороть ни одна война, ни один взрыв или правитель.

Даже у нас, в Омске, где раз в год по обещанию шел град, в последнее время выпадала какая-то серая ерунда: легкая, как бетонная пыль, оседающая на одежде и волосах. Отрыжка природы на омские химические заводы, не иначе.

Большой серый зонт накрывал меня куполом, но спасал только от той воды, что лилась сверху. От потоков воды снизу меня, наверное, могла спасти только подлодка экстра класса. Брюки до колено были намочены едкой дождевой водой, потемнели и намокли, но я не переживал, потому что по задумке партийных дизайнеров они и должны были быть такими: с сероватой белизной от колен.

Руки замерзли, поэтому карточкой в проем я попал не сразу. Долго тыкался, держа в другой руке сложенный зонт, с которого капало на плитки пола, но наконец смог побороть своевольный замок.

Ставшая родной квартира встретила меня холодом, не менее пронзительным, чем уличный. Это я, уходя, забыл закрыть окно. Пришлось спешно его закрывать, вытирать с подоконника и пола набежавшую воду, а после идти на кухню, чтобы приготовить себе чай. Самый обычный черный чай, а не ту дрянь, которой по-прежнему пичкают меня сердобольные операторы на обеде.

Когда единственная комната немного прогрелась, я вылез из кухни с горячей дымящейся кружкой, надел теплый вязаный свитер (болотного цвета — дома в чем хочу, в том и хожу) и забрался на диван, включая телевизор. Монитор в стене замигал, предлагая мне выбрать функцию. Я поднял руку, ловя лучевой сигнал, повел в сторону, нашаривая нужную иконку. Нажал и начал листать каналы, пытаясь найти для себя что-то интересное.

Нашлись новости — сойдет. Как обычно, про погоду: по всей стране осадки превысили зимнюю норму на 30 процентов. Последний раз такая аномалия наблюдалась еще до войны. Деревню Гадюкино, как водится, смыло.

На том самом открытом участке Москва-реки, который мне так и не довелось найти, совершено самоубийство: шестнадцатилетняя девица, не выдержав тягот неразделенной любви, спрыгнула в воду. Понятно, что шансов выжить у нее не было. Тело так и не выловили, родители, учителя и друзья скорбят, вся страна сочувствует.

Я с интересом наблюдал за мимически неподвижным, но предельно дружелюбным лицом девушки-диктора с волосами, собранными в пучок, и длиннющими стрелками по верхнему веку, уходящими куда-то к виску. Волосы темные — тоже не идеальна, с какими-то примесями в крови.