Джон Бойд - Опылители Эдема

— Убийцы! — завопила она и обнаженная, угрожающе размахивая мачете, в неистовой ярости бросилась в атаку на троицу. Она видела, как центральная фигура подняла ружье, и отскочила в сторону, но отскочила слишком поздно. Транквилизирующая пуля ударила ее в бедро с силой грузового автомобиля, и этот автомобиль раздавил ее сознание.

— Сколько пальцев? — спросил голос.

Фреда обратила взгляд в его сторону.

— Три, — сказала она, — Как вас зовут?

Она смогла различить за голосом лицо, а над ним начинающуюся прямо со лба лысину.

— Фреда Жанет Карон.

— Вот и все, сестра, — сказал доктор. Теперь она могла видеть его ясно. Он сидел на стуле с прямой спинкой возле ее кушетки. Позади него виднелась открытая дверь в ванную, отделанную белой плиткой. Она увидела письменный стол с навесной книжной полкой над ним, кровать, убранную бледно-лиловым покрывалом, и зеленую штору на входной двери. Повернув голову, она увидела высокое окно, пропускавшее матовый солнечный свет. Окно было забрано прутьями.

Доктор оторвал взгляд от блокнота, в котором делал пометки, и сказал:

— Фреда, меня зовут доктор Кэмпбелл. Я психиатр-платонист. Вы находитесь в нейропсихиатрическом отделении Института Космических Заболеваний в Хьюстоне, штат Техас. С вами произошел травматический эпизод, и я здесь, чтобы помочь вам. Вы были подвергнуты глубокому анализу под наркозом после вашего прибытия два дня назад. Следуя Платону, я буду задавать вам вопросы. Ваши ответы приведут вас к самопросветлению вашего сознания. Платонизм утверждает, что здравомыслие есть врожденное качество человеческого мозга.

— Значит, я — помешанная!

— Умопомешательство, Фреда, несколько тяжеловатый термин. Давайте говорить о том, что ваше отношение к окружающему нуждается в определенной настройке. Вы страдаете не острой формой охлаждения привязанности к Земле, вызванным перенесением ваших привязанностей на другую планету. Если использовать фрейдовскую терминологию, то ваше либидо сконцентрировано на Планете Цветов, но эта концентрация свидетельствует о наличии еще одного, более глубокого, заболевания. Дело в том, Фреда, что ваше либидо — уникально само по себе, поскольку предметом его любви является целая планета, что на языке профессионалов называется нимфоманиакальной омнифилией, то есть страстной любви абсолютно ко всему.

Она разорвала нить его педантичной тирады вопросом:

— Что за «более глубокое заболевание»?

— Гуманизм. Это социально безнравственное уклонение от правильного пути. По существу, вы не приемлете организацию, вы — проиндивидуалистка, вы против цивилизации, вы тяготеете к природе, в вас нет альтруизма, вы — гедонистка. Поскольку функция общества состоит в том, чтобы функционировать, вы подобны винтику с левой резьбой в механизме, где используются винты только с правой резьбой.

— Вы говорите так, что это внушает ужас, доктор.

— Правильнее сказать, что это «смертельно серьезно», Фреда; но мы знаем о вас много ужасного, однако уверены, что сможем помочь. Теперь внимательно слушайте мои вопросы и думайте, прежде чем отвечать.

Приемы психоанализа доктора Кемпбелла представляли собой скрытое упражнение в диалектике. Он начал с простых вопросов, цель которых состояла в выявлении ее отношения к общественному положению: предпочла бы она быть хозяйкой дома или прислугой? Он соотносил свои вопросы о положении в обществе с отношением к свободе перемещения, в результате чего она приходила к определению свободы, как состояния, создаваемого тяготением к свободе. Задавая вопрос за вопросом, он заставил ее признать, что опылители в симбиозе растений и насекомых руководствуются не тяготением к свободе.

— Вот видите, — заявил он, — само собой очевидно, что ваши отношения с орхидеями Флоры были отношениями типа хозяин-раб. Не следует ли из этого, что вы были либо насекомым, либо рабыней?

Его приклеивание ярлыков вызвало в ней дьявольскую Гранта-Клейборга реакцию.

— Да, — согласилась она, — в том смысле, что отношение жена — муж есть отношение хозяйка — раб и что мужчины представляют собой инфраструктуры, созданные для поддержания самовоспроизводства.

После этого замечания его диалектика стала спотыкаться. Доктор Кемпбелл уклонялся от открытого обсуждения секса и не задавал никаких вопросов, затрагивающих святость брачных уз, логику моногамии, или касающихся способностей мужчин. И отвечая на его вопросы, и внимательно следя за тем, как он выкручивается из ее контрвопросов, она строила планы совершенно другого уровня.

Добиться освобождения из Хьюстона недостаточно; она должна вернуться на Флору к ее красным принцам и русобородому Моисею. Она нужна на Флоре по совершенно точно определенной причине: ей невозможно найти применение на Земле. Она — бесполезный винтик.

Возраст доктора Кемпбелла приближался к пятидесяти, к той стадии жизни, как понимала Фреда, когда мужчина ощущает приближение конца и одновременно осознает бесполезность любых начинаний, времени самоубийств и распутных излишеств. За педантизмом Кемпбелла она чувствовала мужчину, который предпочитает излишества, который страстно стремится взять жизнь на абордаж, но не имеет абордажных крюков.

— Ну, Фреда, — он посмотрел на часы, — следующие девять минут и сорок пять секунд разрешается посвятить неформальной беседе о том о сем.

Словно читая заупокойную вечерню Нового Психоанализа, он говорил о том, что записываемый на пленку сеанс окончен и что начинается разговор без записи, имеющий целью сблизить психоаналитика с пациенткой. Это может послужить ее целям, решила Фреда, если снабдить парня абордажными крюками и дать ему возможность ухватиться за одно-другое излишество.

— О благочестивый! — сказала она. — Теперь вы мой, только мой.

Он подавил улыбку и взглянул на часы.

— Да, я в вашем распоряжении девять с половиной минут.

— Вы так скрупулезно следите за временем, доктор. Слышите ли вы иногда легкокрылый фаэтон времени, спешащий за вами, и не чувствуете ли, что так много еще предстоит довести до конца, так много достойного любви необходимо…

— Я не фроммист, — напомнил он ей.

— Ну, что так много вопросов может остаться незаданными, что вам суждено умереть подобно больному орлу, глядящему в небо?

— Да, Фреда, надо мной тяготеет ощущение безотлагательности. Но главная трудность моего дела заключается в том, что я ни к чему не могу притронуться пальцем. Если бы я мог забраться внутрь черепа, расшевелить пару нейронов, перегруппировать несколько синапсов, так же как механик вынимает карбюратор из машины, чтобы почистить его.