Андрей Васильев - Файролл. Слово и сталь

– Париж четырнадцатого года, похоже, не так ли? – раздался голос Зимина – Очень романтично.

На этом тишина закончилась, оркестр заиграл что-то быстрое, вроде чарльстона.

– Не так и плохо – отметила Шелестова – Не думала, что ты умеешь танцевать аргентинское танго. Ладно бы американское – но аргентинское? Ты меня отпустишь или так и будем стоять?

– Да вот, умеем кое-чего – я снял руку с ее спины – Нахватался по жизни разного.

– Поди, интересная жизнь была? – без улыбки сказал она.

– Почему была? – я тоже был серьезен – Есть. Мне и сейчас не скучно.

– Да что ты? – у нас сегодня явно был вечер ответов вопросами – А мне кажется то, что ты сейчас имеешь, очень трудно назвать жизнью. Так, что-то вроде стойла для коня, в котором полно овса и сена, знай только ешь, да свои функции иногда исполняй. Вон, смотри, и жокеи твои поспешают.

– Леночка – раздался слева голос Валяева – Вас невозможно оставить даже на мгновение. Только зазевался – и анарахисты уже вас танцуют.

– Добрый вечер – справа послышался голос Вики – Вот не ожидала тебя здесь увидеть.

– Овес и сено – улыбнулась Шелестова и протянула мне руку – Это было здорово, солдат.

– Это было по-настоящему, мисс – я осторожно пожал ее руку, и она удалилась с Валяевым, который повернувшись ко мне, скорчил страшную рожу, что-то вроде «Не влезай, убьет».

– Ну, везде она пролезет – пробубнила Вика – Я даже…

– Вик, я знаю все, что ты хочешь сказать – повернулся я к своей спутнице – Не надо, вот правда, сейчас не надо.

– Ну не надо – так не надо – покладисто согласилась она – Как скажешь.

– Батька, вот ты дал! – Петро показал мне большой палец, когда я подошел к нашей маленькой анархической колонии и отдал мою сбрую. Ребята уже оккупировали стол, разогнав от него всю публику, и явно уже махнули по паре рюмок водки – Показал недорезанным, чьи в лесу шишки!

– Да, это было красиво – подтвердил Азов, который уже скинул бушлат, оставшись в тельняшке, туго облепившей его грузное, но явно все еще очень сильное тело – Прямо как в фильме синематографической.

Хлопцы зашумели, кто-то сунул мне в руку приличных размеров фужер с прозрачной жидкостью.

– Батька, скажи, да так, чтобы душа развернулась во всю ширь – попросил Щусь (ну вот не знаю я. как этого парня зовут)

– А что тут говорить? – я обвел глазами своих товарищей – За них, проклятых, за баб. С ними жить трудно, почти невозможно, но без них жизни вовсе нет, потому как она без них нам ни к чему.

Фужеры звякнули, водка огненным клубком упала внутрь, опалив носоглотку, и настал этот секундный блаженный катарсис, называющийся «после первой».

– Ф-фух – Азов цапанул с блюда кусок ветчины, прозрачный, ароматный, тот, что называют «со слезой», и закинул его вслед за «беленькой» – Вот это ты верно подметил. О, всем молчать, Старик говорить будет.

Зал затих моментально, будто кто-то махнул волшебной палочкой и наложил на всех заклятие «Онемей».

– Добрый вечер, мои дорогие – Старик стоял на краю небольшого возвышения, которое, надо полагать, обозначало сцену. Он был одет в черный костюм, сидевший на нем невероятно изящно, под пиджаком, скорее даже под сюртуком, сияла белоснежная сорочка, ее ворот сдерживала массивная брошь в виде паука, блестевшая россыпью мелких камней, судя по всему, как бы даже и не бриллиантов – Я счастлив снова видеть вас всех, это радует мое сердце, как радует его и то, что вам всем сейчас хорошо. А что вам хорошо – это несомненно, вы смеетесь, разговариваете, пьете вино. И как же сейчас пела моя душа, когда я видел ту чудную пару, слившуюся в танце. Кто там вспомнил Париж четырнадцатого года, ты, Максимилиан?

– Точно так, магистр – почтительно отозвался Зимин.

– Нет, это не Париж – Старик печально улыбнулся – Там все было по-другому, там была истерия, тебе ли этого не знать. Нет, мне это напомнило другую пару. Ах, как они танцевали, эти рыжие волосы, эти перья на шляпке… Впрочем, стоит ли вам слушать все эти старческие россказни? Друзья мои! Вы сегодня вспоминаете прекрасное время, грозное, страшное – но прекрасное. Но вы и сами живете в чудесное время. Китайцы считают проклятием жизнь во время перемен. Нет – говорю вам я. Нет, это не проклятие, это великая удача. Одна эпоха умирает и приходит другая – новая, свежая, непосредственная, искренняя. И для тех, кто смел и упорен, всегда найдется в ней место, то, которого он заслуживает. Главное – не побояться и сделать первый шаг. Те, кого вы сегодня изображаете, сделали этот шаг. Да, для многих это был первый шаг на их личный эшафот – но как они жили! Как они верили, в то, что делают, как они хотели все изменить – это было великолепно. И все они в конце концов получили то, что заслужили, в полном соотвествии с одной забавной книгой – по делам своим. Так что я пью это бокал за вас, всех! Но в первую очередь за тех из вас, кто не побоится сделать этот самый шаг!

В руках у Старика, оказывается, был бокал, который я даже и не приметил сначала. Там плескалась темно-медовая жидкость, которую он немедленно выпил. Следом за ним выпили все, кто был в зале, мне тоже кто-то в руку сунул фужер и вторая, как и водится, проскочила в меня «соколом».

– Итак – веселитесь, ешьте, пейте и смейтесь! Сегодня большой праздник, этот день я всегда отмечаю как особый для меня, ибо без него не было бы и меня, жизнь полна только тогда, когда в ней есть достойное дело, достойный друг и достойный враг. У меня есть все это, и я желаю вам того же!

– Виват! – рявкнул Валяев.

– Виват – поддержал его зал, и как это не странно, даже я, во все горло – общность такого количества людей завораживала.

– Ну и я, пожалуй, станцую – неожиданно сообщил всем Старик – Я бы пригласил ту красавицу, что танцевала танго, но, боюсь, ее партнер по танцу будет против. Я с ним познакомился совсем недавно, но смею вас заверить, что он на редкость многообещающий молодой человек, который своего не отдаст, да еще и чужое прихватит, куда мне с ним тягаться. Елиза, девочка моя, ты здесь? Ты не откажешь старику в туре вальса?

– Магистр – из толпы вышла Елиза Валбетовна, красивая до невозможности, и склонила голову в реверансе – Вам стоит только пожелать.

– Чего уж мне желать – Старик взял ее за руку – Только просить и надеяться, что мне не откажут.

– Маэстро, вальс! – гаркнул невидимый мне Валяев, и немедленно полилась музыка Штрауса.

– Сколько не слушаю его, все время до костей пробирает – доверительно сказал мне Азов – Ух, силен.

– Батька, а это ведь он про тебя сказал – Петро смотрел на меня с явно возросшим уважением – Ну, теперь держись!

– В смысле? – взяла меня за локоть Вика – Что значит держись?

– То и значит – Азов разломил курицу руками, предварительно стряхнув с нее какие-то ягоды и прочие украшения, слизал жир, потекший по одной из них, отодрал от половины тушки ногу и вцепился в нее зубами – Тебя и раньфе не лубили, а теферь ефе и ненавидеть будут.