Борис Сокольников - Золотое перо

И старый друг, не раз помогавший спившемуся товарищу десяткой, которого тот даже постеснялся привести в свое убогое последнее жилище, вспомнил, что всегда эта картина была у художника, заштопанная в льняное полотно.

- Ах, вот что ты скрывал, старый черт, хитрая бестия! - повторял осиротевший товарищ, блестя повлажневшими глазами. И видно было, какую глубокую гордость он испытывает за своего погибшего друга, глядя на толпы любителей, прослышавших и пришедших взглянуть на полотно.

И тут объявилась дочь маэстро, проживавшая на даче в пригороде Москвы и немедленно изолировала квартиру от неуместных посещений.

И объявился покупатель полотна, предъявивший свидетелей, что оно было продано ему владельцем. Хотя суд и признал права этого ходатая, все же ему пришлось выплатить два с половиной миллиона долларов. И надо было видеть с какой любовью и радостью американец укладывал в машину обернутое в бязь полотно... Скрипнула машина милицейского наряда и картину увезли на аэродром.

Среди вещиц и старых журналов нашли записную книжку и в ней между мелочных подсчетов прочли немало глубоких и умных рассуждений, которые тут же назвали Библией современного искусства.

Вдруг обнаружили рисунок, пришпиленный внешней стороной к стене. Это был портрет Вероники Тушновой, набросанный небрежной рукой великого поэта.

Торжественно повесили этот единственный рисунок посреди Русского музея.

И разъехались чиновники Министерства Культуры в шикарные квартиры и на государственные дачи, и разошлись молодые художники по подвалам и дыркам, рассуждая о мастерских и недоступных им беличьих кистях.

- Искусство не принадлежит никому. Оно принадлежит всем. - сказала Вероника в своем выступлении.

Ее попросили написать статью, посвященную памяти мастера, в многотиражке московских художников. " Бумагу живым! Славу живым!" - повторила она слова Маяковского и слова ее дышали страстью.

А ее собственная слава разрасталась как гигантский ком. Появилась масса людей, которым она была нужна. Но сама она не была нужна никому.

Ей становилось все хуже. И она цеплялась за жизнь, проживая ее с страстью. Она худела и стала выглядеть как поджарая собака. Ее глаза светились фосфорическим светом.

Собаки, поджав хвосты, уходили, увидев ее, и кошки разбегались, страшно мяукая.

Как будто предчувствуя конец, она познакомилась в электричке с подгулявшим парнем. Как мегера целует, стремясь выпить кровь, так и она вцепилась в его губы, словно стремясь выпить его жизнь, - так, что он убежал от нее по перрону.

Она стала страшная и знакомые перестали ее узнавать и люди стали оглядываться на нее на улице.

И видели ее однажды напротив ворот Союза Писателей, который она давно игнорировала, стояла она будто бы пьяная и сказала зло:

- Союз писателей!

И трудно было понять, что она хотела этим выразить.

11

Мартовская ночь гуляла кругами по Переделкино.

Кусты близко растущей сирени стучали в широкое окно столовой и даже клен, раскачнув голову, ударял ветвями в окна веранды. Кошки, почуяв весну, устроили дикие игры.

В эту ночь ей мерещились на потолке разводы. Долго она глядела вверх, не понимая, от чего это, - то ли отражение качающихся за окном ветвей, то ли подтаявшего мартовского снега. И в этом хитросплетении движущейся, переплетающейся паутины она словно хотела рассмотреть и прочитать загадку своей жизни.

И вспомнился ей почему-то день 8 Марта в средней школе ╧ 81 и Генка Огурцов. Ей было десять лет и этот Генка подарил ей книжку с надписью "Восьмое марта близко-близко...", наверное потому что мать приказала ему подарить эту книжку какой-нибудь девочке, вот он и засунул ей в парту. И как не вспоминала она, кто этот Огурцов и куда он потом делся, никак не вспоминалось. И подумала она, что в тех грудах писем, что лежали в двух мешках в дворовом флигеле, и которыми муж Саша когда-то растапливал в бане печку, наверное, лежат письма от каких-нибудь Огурцовых.

Она захрипела на кожаном диване, переворачиваясь со спины на бок. Уже становилось трудно дышать.

Наконец она встала, думая что так ей будет легче, и подошла к окну. Сосны раскачивались, торжествуя, шумя головами. И в эту минуту ей так ярко вспомнились все те сильные и простые ощущения уверенности в будущей жизни и здоровья, которые неотделимы от существа любого человека. И кажется им, что это будет вечно. Вот как ей когда-то казалось.

Она открыла окно и села на диван.

Как будто хорал ворвался вместе с ветром в комнату. Как будто комната наполнилась живой влагой. Колокола ударили в вершинах сосен.

На всех дачах вокруг кошки страшно мяукали и только вокруг дачи Вероники Тушновой стояла тишина.

12

Уже отзвучали речи последнего оратора, уже и редактор печально знаменитого журнала уронил на гроб прощальную слезу, и громадная толпа народа, оттесняемая милицией, замолкла в траурном молчании, когда сквозь толпу и конвой оцепления пробился Владик Бухнов. Это был уже давно пощипанный жизнью человек, сохранивший, однако, несмотря ни на что некую моложавость и юношескую подвижность. Он принес на гроб учителя и друга посвященный ей сборник стихов, набранный и изданный в скорбные дни народного порыва.

Он быстро пробежал в уже пустой зал, где при его появлении от гроба покойной молча удалились двое одетых в синие халаты служителя, и остановился над гробом.

Слева от изголовья он вдруг заметил друга Сашу, изобразившего печальную мину на физиономии, оставленного тут как видно для отдачи последних минут.

- Прости, мой товарищ, - проговорил поэт. - Прощай.

И он положил неловкой рукой на внутреннею обшивку гроба красную книжечку стихов. Открывалась она посвящением самого Владика Бухнова, кончавшегося такими строчками:

В аллеях не растопчешь кровь, -

нахлынет грусть рябинных взоров.

Я приношу свою любовь

на гладь кладбищенских узоров.

И в ту минуту, когда Владик Бухнов, глядя на белые ризы, самодовольно думал о том, как хорошо и совершенно он написал о кладбищенских узорах, и перевел свой взгляд на лицо писательницы, он увидел, что оно живое. И почудился ему вдруг под вздрогнувшими веками такой живой, такой жгучий взгляд, словно с тоской говоривший ему: " Ну что же вы меня живую хороните?.." И из левого века покатилась кровавая, смешанная с водою слеза. Безотчетным порывом рванулся поэт к изголовью и схватив голову Вероники, приподнял ее от изголовья. И словно какие-то хрящи хрустнули в этой голове. И тут же он почувствовал ее холодную, мертвую тяжесть.

- Видел?.. - спросил он друга Сашку.

- Ну, - ответил тот без всякого выражения.

Они тут же вышли и пригласили врача.

- Ничего особенного: стигма, - сказал светило, - У кого-то во время прощания на голову покойной упала кровавая слеза. Такое бывает.