Алексей Лукьянов - Глубокое бурение [сборник]

— А, помню, да. Я решил тебя на Лысюке женить.

Тут Мумукину и поплохело.

Необходимое заключение Лысюка очень быстро одумалась связывать жизнь с придурком бешенства и вышла замуж за Донта Факми. Очень скоро они отправились в свадебное путешествие по ту сторону купола.

Никто из жителей Архипелага Гулак больше не работал. Алмазы, в которые под давлением купола превращался уголь, были национализированы, министрами брюликодобывающей промышленности стали братья Касимсоты. На вырученные деньги Соседский Союз закупает еду, специалистов и экологически чистую машинерию.

Хольмарк подумал-подумал и не стал обнародовать открытие. Ему заново отстроили обсерваторию, и теперь астроном пытается доказать, что полюсов всего два, а земля крутится. По настоятельной просьбе Трефаила и Мумукина стены в обсерватории обиты войлоком.

Главных виновников падения парового режима восстановили в должностях на «Радио Сахарин». Но выговор с занесением в личное дело за прогулы и срыв эфира Лиффчинг им таки впаял. За сумятицу и нестыковки в сюжете повести ответственность несут эти же отморозки.

Элэм особенно остро переживал отсутствие курева. Еще находясь в приемном отделении, разбил стекло, чуть башку о стену не расколотил — никотиновая ломка началась. А отец уперся я, говорит, против, что мой сын курит, не давайте ему курить! Педагог нашелся. Воспитателям вроде и жалко Никиту-Элэма, потому что практически все дети в Центре курят и отучить невозможно. Но и врать тоже не хочется. Решили в приемном пускай уж перебьется, всего-то десять дней потерпеть, а как в группу перейдет — там у него появится личная свобода, пускай вертится, как хочет.

Казалось, что теперь-то можно укуриться до зеленых соплей, однако денег у семилетнего Элэма не водилось. Боцман на курево подсесть не успел, остальные парни тоже на подсосе, но они на три-четыре года старше, легче переносят. Старшие девчонки из левого крыла давали, конечно, докурить, а удовольствие сомнительное рот в помаде, позор!.. Да и страшно. Отец повадился вечерами вдоль забора ходить. Спрячется за кустом, ждет, пока Никита выйдет похабонить. И начинается скандал, разборки с воспитателями, обещания губы оторвать, с головой вместе… Убил бы.

Домой тоже хотелось, хотя и меньше, чем курить. Отец, конечно, редкостная скотина, но в недели просветления становился мужиком вполне сносным и на рыбалку брал, и на другую рыбалку, на букву «е». Это, второе, особенно интересно. Совсем не как в телевизоре. Взрослые думают, что он спит, а Элэм — ни в одном глазу. Всё видит. На квартире всегда есть, что пожрать, и пива можно немного выпить, и в школу увезут утром, не придется пешкодралом топать. Школу Элэм не любил, и если бы не дармовая хавка — фиг бы его туда загнали. Прощелкает клювом на всех уроках, нарисует каракули в тетрадях кое-как — и домой. Во дворе уже вся гоп-компания. Соберутся, покурят — и на рынок, деньги искать. Если слишком холодно — в компьютерный зал набьются, иногда, если наскребут полтинник, даже играют.

Теперь всё, кончилась лафа. В школу на другой конец города возят его, Боцмана и еще трех девчонок-второклассниц; побегать не разрешают — только на территории Центра, где и укрыться-то негде, все на виду.

И, главное, непонятно кто в палате-то шишку держит Самый большой Кирилл, с виду крутой, но никого не гоняет, сигареты не отбирает, даже уроки помогает делать. Игрушки классные, конструкторы всякие, трансформеры — хоть бы кто отнять попробовал. Элэм, как в палату попал, хотел сначала Боцману по морде настучать. Тот в тетрис играл, вот Никита и подошел.

— Че это у тебя?

— Тетрис…

— Ну-ка, дай сюда!

Боцман удивился — и отдал. А Элэм повертел-повертел игрушку — он-то думал, пацан нарываться начнет, вот и огребет по полной! — и вернул.

— Тебя как зовут?

Пацан разулыбался.

— Лева. Только меня все Боцманом зовут.

Элэм не понял.

— Кем?

— Боцманом. Ну на корабле плавает, моряк, знает много.

Никита еще больше загрузился.

— А ты че — и правда на корабле плавал?

Боцман замялся, покраснел.

— Да ссытся он, — встрял парень, который уроки за столом делал. — Вот и Боцман. Это его Лариса Николаевна так назвала.

— Сыкун! — заржал Элэм. — Фу, чухан!

И тут же схлопотал подзатыльник. От того же парня.

— Еще услышу — все очко распинаю. Это болезнь такая, и его лечить будут.

— А хрена ли дерешься-то — огрызнулся Элэм.

— Матюкаться будешь — тоже напинаю. Тут тебе не улица, а социально-реабилитационный центр. Всосался?

Попробуй не всосаться при такой мотивации. Парень на три головы выше, толстый раздавит — и не заметит.

Короче — тюрьма. И Элэм сбежал, в первый же выходной. Перемахнул через забор и с самым независимым видом вторгся на чужую территорию, напевая «…и вот решил я убежать и захватил с собой кровать, тяжелу, б… тяжелу, б… тяжелу…».

Летящей походкой преодолел без приключений два квартала, но у третьего перекрестка жизнь беглеца сделала крутой поворот. Никита и не понял сначала, почему пошел вслед за крохотной струйкой воды, точнее, за ярким фантиком, влекомым течением. Русло серебрилось от наледи — конец сентября выдался холодным. Может, где-то колонка потекла, может, в гаражах кто-то мыл машину ручеек, перегородить который хватило бы и Элэмовой ступни, ничем не отличался от тысячи подобных потоков воды, что приходилось видеть Никите. То есть отличался, но Элэм понял это уже потом, когда вернулся в Центр. А пока он просто преследовал красивый фантик. Взопрев и запыхавшись, Никита забрался вместе с ручейком в гору и столкнулся нос к носу с самым жутким уродом, каких только мог себе представить.

Начать с того, что носов у урода было два. И головы две. Ног, правда, тоже две, но легче от этого не становилось из живота вырастали аж два туловища. Элэм вспомнил, что видел по телевизору такое, про двух сросшихся девчонок. Какие-то близнецы…

— Чего пялишься — спросил урод. — Ты из приюта, что ли?

— Откуда знаешь?

— Да у тебя вся лысина в зеленке.

Пораженный таким фокусом, Никита стоял с открытым ртом. В приемном покое и правда почти всех мазали зеленкой, но чтобы из пятен на башке сделать такой офигенный вывод…

— Чего хотел-то — снова заговорил урод.

— Это… — У Элэма совершенно вылетело из башки, по какой причине он вообще сюда приперся. И, холодея от распиравшего любопытства, спросил — А ты настоящий?

— В смысле?

— Ну… кошачий близнец.

Урод расхохотался. Смеялся он тоже жутковато правая (или все-таки левая) голова звонко заливалась, а левая (вот эта, наверное, была правая) с удивлением смотрела на соседа и с противным дребезжаньем подхихикивала.