Виктор Эфер - Тайна старого дома (сборник)

— Продай мне одну папироску, Эдди, — заискивающим тоном попросил он.

Кинг возмущенно поднял руки вверх.

— Боже великий! Это уже переходит все границы. Тебе мало того, что ты лежишь на мягком песке… Тебе мало того, что ты сыт, мало того, что напоен, мало того, что вместо того, чтобы работать (ведь труд облагораживает человека…) ты отлеживаешь себе бока, нет, тебе надо еще курить. Это, знаешь, просто нахальство! Ты не можешь сдерживать свои животные инстинкты… Вместо суровой, достойной и простой жизни — ты требуешь еще роскоши, беспрерывных удовольствий. Воля твоя, но если ты непременно хочешь распускать себя и потворствовать своим низменным инстинктам, — я не могу взять за папиросу меньше, чем 100 000 долларов.

Грей, которому нестерпимо хотелось курить, не решился на такое «гусарство». Он лег и, закрыв глаза, почувствовал физическую и нервную усталость от всего пережитого. Заснуть ему, однако, не удалось.

Кинг, наломав себе пушистых пальмовых листьев и устроив чудное ложе, улегся тоже, не переставая высказывать вслух свои мысли.

— Ха; что сталось бы с человечеством, если бы мы, работники и творцы ценностей, не управляли слабою его частью, наставляя, предостерегая и оберегая… Если бы мы не сдерживали их животных инстинктов и не наставляли их на «путь истинный»? Они рады только бездельничать, пользуясь теми благами, которые создаем мы, истинная элита, настоящие вожди и вдохновители прогресса и культуры.

Кинг долго еще бормотал что-то все на эту же тему, пока не заснул.

С Греем дело обстояло намного хуже. Обожженное за день палящим солнцем тело горело и пекло как огнем. Тысячами налетала мошкара, которая немилосердно кусала его, потому что дым от костра, разложенного Кингом для защиты от этих маленьких хищников, до него не достигал. Из песка повылазили бескрылые родственники летающих кровопийц и тоже накинулись на тело бедняги.

Поворачиваясь с боку на бок, расчесывая тело до крови, стеная, бормоча проклятья комашне, Кингу, своей судьбе и всему свету — Грей провел тяжелую ночь и только под утро благодетельный сон сомкнул глазе страдальца. Во сне все время ему снились львы и тигры, которые нападали на него и своими когтями сдирали с живого кожу. Он дрыгал ногами и придушенным голосом по-собачьи подвывал и скулил во сне.

Проснулся он, когда солнце стояло уже довольно высоко, но вместо облегчения и отдыха за ночь — почувствовал себя окончательно разбитым и измученным. Искусанная кожа покрылась волдырями и ранками, которые точили сукровицу и нестерпимо зудели и болели.

Из-за пригорка, на котором росла пальмовая рощица, до его слуха долетало какое-то фырканье, бульканье и плеск.

— Эдди! — крикнул он. — Где ты?

— А, ты наконец проснулся, — долетел из-за пригорка голос Кинга. — Нечего говорить, спать ты великий мастер. Это, к слову сказать, плохо характеризует моральные качества человека… А я уже принимаю утреннюю ванну… Тут есть маленькое пресное озерко… Вода в нем, должен сказать, очаровательная. Действует как целебный бальзам: прозрачна и чиста, как хрусталь! Чудно освежает и прохлаждает.

Эти слова Кинга сопровождались целым фейерверком хлюпанья, бульканья и плеска. Грей, воспаленная и искусанная кожа которого нестерпимо болела, почувствовал, что купанье — это именно то, что ему окончательно необходимо в эту минуту и, сорвав с себя одежду, стремительно кинулся в воду. Соленая вода океана сначала приятно охладила тело и успокоила боль, но уже через каких-нибудь 10 секунд Грей со страшными воплями, как ошпаренный, выскочил из нее. Соль разъедала ранки и Грей имел полную возможность узнать, как чувствуют себя грешники в аду.

Не задерживаясь ни минуты, он перебежал линию прибоя, поднялся на пригорок и прямо перед собой увидел чудесное озеро, в котором плескался Кинг. В ту минуту, когда несчастный уже приготовился прыгнуть в него и почувствовать на своем изнывающем теле целебное прикосновение пресной воды — Кинг увидел его.

— Назад! — заревел он, хватая в объятия нарушителя закона. — Назад!

— Эдди, — взмолился Грей. — Во имя всего святого, позволь мне искупаться.

Кинг добрых десять минут вычитывал ему нотации о преступных инстинктах, каким ставить препятствия призвана судьбой категория сильных и волевых людей — творцов ценностей, пока Грей, пританцовывая и приседая, визжал, как собачонка..

Кончилось дело тем, что выкупаться ему было разрешено, но в книжечке Кинга на правой стороне прибавилось 30 000, так как Кинг считал недопустимой роскошью «специальные», как он выразился, ванны. Правда, целебная сила пресной воды действовала лишь часа два и боль, зуд и другие неприятности возвратились с прежней силой.

Позавтракавши, Кинг заснул под пальмой и Грей, муки которого с каждой минутой делались нестерпимее, так как от жары кожа покрывалась испариной, решил нарушить закон вновь. Осторожно, на пальцах, стараясь не задеть ни одного камушка, он начал пробираться к озеру, но Кинг спал, очевидно, одним глазом и умел просыпаться и переходить от сонных грез к реальной действительности с легкостью индуса, питающегося лотосами…

Новая попытка браконьерства закончилась для Грея печально. Он получил та кую зуботычину, после которой тело его заболело еще больше.

Целый день его палило солнце, от которого некуда было спрятаться. Когда же настала ночь. Грей провел ее совершенно без сна. Ворочаясь на своем песчаном ложе, беспрестанно воюя с комашней всех энтомологических видов, раздирая свое тело, в каком-то горячечном бреду он строил в голове планы один фантастичнее другого, как освободиться от диктатуры Кинга. Браконьерство было невозможно при уменьи Кинга спать как кошка. Кончится тем, что Кинг будет связывать его на то время, пока будет спать сам. Отколотить Кинга он не мог, так как Кинг был втрое сильнее его. Понятно, можно было бы убить его ночью, треснувши его камнем или дубиной, но и этот способ не обещал успеха. Не говоря уже о том, что натура Грея не мирилась с подобным решением проблемы, но рассуждая трезво, он понимал, что если бы Кинг увидел, что дело доходит до серьезных акций, то мог бы сам придушить его, как щенка. Положение было безысходное и даже безнадежное.

На другой день, позавтракав и закурив папиросу, лежа на пушистых пальмовых листьях в холодке, Кинг позвал к себе своего невольника. Тот подошел, не переставая почесываться. Лицо его искажала страшная мука.

— Я решил, — сказал Кинг, развалившись и нагло обдавая лицо Грея табачным дымом, — дать тебе образец моей неизреченной доброты и широкой филантропии. Ты не можешь дальше жить в распущенности и бездеятельности, недостойных человека. Это плохо повлияет на твои моральные качества, чего я допустить не могу. К тому же и капитал твой тает с катастрофической быстротой. Я не вижу, каким образом ты можешь избежать голодной смерти в самом недалеком будущем. Ты имеешь великое счастье (которого, я вижу, ты еще не научился ценить) жить в моих владениях и в моем лице имеешь друга, добродетельность которого воистину не знает границ. Моя обязанность поддержать тебя, человека, неспособного создавать какие-нибудь ценности, распущенного и слабого, и руководить тобой на жизненной дороге к высшим идеалам. Я и решил дать тебе работу…