Франсис Карсак - На бесплодной планете. Наша родина — космос. Романы. Рассказы.

Он буквально сиял от счастья.

— Ах, Ингрид! Как же прекрасна и восхитительна жизнь, подарившая мне такую радость! Но я веду себя эгоистично. Полагаю, вам с братом тоже должна представиться возможность узнать что-либо новое.

— Разумеется! Пусть даже это и будет всего лишь синтез альбуминоидов… Но снаружи так хорошо, да и этот свет совсем не режет глаза. Я бы не прочь прогуляться по фруктовым садам. Сходим?

— Хм… Да как-то работы — по горло… — пошутил он.

Лифт быстро доставил их вниз. На улице они сразу же наткнулись на небольшую группку желтых марсиан, суетливых и улыбающихся. Благодаря той борьбе, которую земляне вели против черных, исконных врагов, они были здесь очень популярными. Чуть отойдя от дороги, они попали в тень фруктовых деревьев сада. Землю покрывал густой мох. Несколько ярких бабочек, муравьев и птичек — единственные выжившие здесь представители фауны — оживляли пейзаж своей хрупкой и грациозной жизнью.

Они расположились у небольшого ручья. Ингрид расстегнула сандалии и опустила ноги в воду. Она долго сидела так с задумчивым видом, не произнося ни слова. Бернар, лежа на спине, курил огромную трубку. Он ощущал себя счастливым, но с трудом справлялся с внутренним перевозбуждением, которое приводило его к самым смелым гипотезам, плодам его визита к Вли. В его мозгу крутились десятки мыслей, мало-помалу выстраиваясь в гармоничное целое. Он все еще был там, внешне совершенно безмятежный, но в душе ликующий от того, что ему представился шанс узнать все это. Постепенно, убаюкиваемый трепетанием бегущей воды, легким плеском, который производила Ингрид, перебирая голыми ступнями, успокоился и он, предавшись воспоминаниям… Письмо Поля, отлет, появление Ингрид… Мысль о ней вновь пробудила в нем беспокойство: он знал, что любит ее, но вот любит ли его она? Ему, быстро находившему единственно верные решения в борьбе с материей, удавалось познать окружающих его людей лишь после продолжительных размышлений, осмотрительных бесед и долгого привыкания. Естественно, он знал, что Ингрид приятна его компания, что она любит шутить и спорить с ним, обмениваться мыслями. И он глубоко ценил эту дружбу. Но знал он и то, что если признается ей в своей любви, то это выйдет как-нибудь резко и неуклюже, и что если он будет отвергнут, то уже никогда не посмеет посмотреть ей прямо в лицо. Этот панический страх оказаться смешным был его недостатком, недостатком, который не раз и не два мешал ему на Земле. Кроме того, ему казалось, что в их отношениях есть нечто деликатное и уникальное, нечто такое, что никоим образом не следует марать.

— Да здесь просто Эдем какой-то, — произнесла вдруг она. — Рай, из которого выгнали наших прародителей…

Невероятно, но факт: от протестантского образования она сохранила влияние Библии, что позволяло ей разбавлять свою речь античными метафорами и параболами, звучавшими из ее уст как-то свежо и молодо. Бернар поднялся, подхватил с земли спелый и тяжелый плод.

— Яблоко с древа Науки! На сей раз искусителем буду я. История перевернулась!

— Мы уже пробовали плод этого дерева — мы оба, — ответила она. — Он живительный, но горький. Я иногда с тоской вспоминаю ту маленькую девочку, которая ходила в храм и верила, что видит в новогоднюю ночь летающих ангелов!

— Какая-то ты задумчивая. Жалеешь, что полетела?

— Нет. Я бы и сейчас, даже зная, что нас ждет, все равно полетела. Просто иногда складывается впечатление, что мы перешли человеческие границы, и за это придется заплатить.

— Ба! Лично я не чувствую за собой ни малейшей вины. Полагаю, человек сможет зайти даже еще дальше, еще выше — как морально, так и физически. А когда солнце охладеет, мы перейдем на другую звезду.

— Возможно… А может, человечество просто исчезнет, как игуанодоны…

Она тряхнула головой.

— Дай-ка лучше мне этот искушающий плод. Какими бы ни были последствия, таково человеческое предназначение — надкусить его!

— Так ты у нас, значит, Ева?

— Возможно… Если ты Адам.

Он не сразу в полной мере осознал смысл этого ответа. Потом быстро прокрутил в мозгу триумф, сомнения, опасения. Затем присел рядом с ней, по-турецки.

— Ингрид?.. — начал он.

Она обернулась, глядя на него своими большими и искренними карими глазами.

— Что?

— Ингрид, — повторил он, — ты согласишься…

Она отложила яблоко, обхватила его голову обеими руками и, нежно глядя в лицо, сказала:

— Ну конечно, дурашка!

В тот вечер, за ужином, проходившим в их квартире, Поль заметил нечто необычное в поведении Бернара. Никогда еще со смерти Клер он не видел его столь веселым и взволнованным. Сейчас он, всегда такой серьезный и малоразговорчивый, оживлявшийся лишь для поддержания долгих и ожесточенных дискуссий, смеялся, шутил и сыпал еще более непристойными каламбурами, чем иногда — сам Поль. И с каждой минутой это его возбуждение нарастало.

«Черт, — подумал Поль, — я знал, что Бернар любит геологию, но чтобы так сильно!..»

Сидевший с краю стола Сиг загадочно улыбался. В конце ужина Бернар вдруг распрямился и, перекрывая веселый шум разговоров, прокричал:

— Друзья, у меня есть для вас одно объявление…

— Слово предоставляется гражданину Бернару, — председательским тоном сказал Поль.

— В общем, так: мы с Ингрид с сегодняшнего дня — жених и невеста.

Комнату огласил вопль дружеских поздравлений, которые после повторения хором сменились бурными аплодисментами.

— Речь, Бернар, речь! — закричали Поль и Луи. То была их давняя лагерная привычка, старая, как и сама их дружба.

— Дамы и господа, — начал Бернар. — Я только что сообщил вам новость, которая, я в этом уверен, обрадует и потрясет все человечество. И я не преувеличиваю, заявляя это, так как не далее как минуту назад видел и главное слышал ту кучку людей, коей оно, наше человечество, представлено в этом странном мире, и эта кучка людей выражала свою радость и потрясение криками, которые напоминают — что весьма досадно для меня как для натуралиста — крики обычной свиньи (sus scrofa [9] Дикий кабан, вепрь (лат.) , скажем мы в целях научного уточнения), хвостовой придаток которой прижало дверью.

Затем, уже степенным тоном церковного проповедника, он продолжил:

— Господь сказал, мои дорогие собратья: нехорошо, когда мужчина один. Поэтому я принял решение — разумеется, героическое — отказаться от своей независимости. Я только что связал свою жизнь с той, которая будет мне преданной спутницей и стабилизирует на ее пути блестящую звезду науки, коей я и являюсь. Так как, как бы это ни неприятно было слышать тем завистникам, на чьих лицах я сейчас вижу улыбки, я действительно — звезда науки!

Тоном политического оратора он закончил: