Виктор Гончаров - Под солнцем тропиков. День Ромэна

А лектор тосковал, ломая пальцы:

— Я вот ставлю в отчетах «два часа», на самом же деле каждая лекция отнимает у меня больше трех часов времени. Вы этого не принимаете во внимание. Тогда я буду проставлять «три часа». Время — те же деньги. Каждый лишний час — лишний заработок… У меня пять человек детей, а жена, извините, может быть, вам не интересно, уже опять… значит, еще один рот и тоже, небось, кушать будет просить.

Ромэн решился поставить точку:

— Что вы, собственно, хотите сказать? — спросил он мрачно-официально. — Чего вы хотите от меня?

Лектор оробел:

— Я же говорил… оплата…

— Напишите заявление, подайте в общую канцелярию, за ответом приходите завтра… — и уткнулся в бумаги.

С настойчивостью гибнущей мухи лектор сел писать заявление.

В горкоме предложили выступить вечером на спичечной фабрике.

Беспокойно объяснял измотанный завагитом:

— Непременно прибудьте раньше. Лучше к семи часам уже быть там. Ничего не понимаю, что там творится… До собрания необходимо сговориться с ячейкой. Да что я вам объясняю! Вы это знаете лучше меня. В семь вы должны быть на месте.

— В семь я не могу. У меня в семь политпроверка.

— Бросьте ее к черту!

— Этого я не могу сделать.

— Почему не можете?

— Я и так два раза… бросал ее к черту.

— Бросьте в третий раз. Где проверка? Мы пошлем на нее вместо вас.

— В восемь у меня политграмота…

— К черту политграмоту!

Ромэн пожевал губами, силясь вспомнить, что у него в девять. Не вспомнил. Побежал в редакцию, не надеясь ни на что.

Кассира не оказалось. Ушел в казначейство за деньгами. Ромэн с жадностью пробывшего два года на необитаемом острове накинулся на газеты. Поглощал «события в Германии». Ныли виски, во рту было скверно от частого курения, желудок перекатывал пустоту.

Кассир пришел двадцать пять минут пятого и, конечно, отказался платить: «потому что, сами видите, занятия кончились, не понимаю, чего вы ждали?»

— Вы мне все-таки заплатите, я вас ждал полчаса, — Ромэн невольно вспомнил лектора.

— Разве я просил вас ждать? — по трафарету спросил кассир.

— Все равно. Я уже третий раз хожу, вчера два раза, и не застаю вас…

— Вольно ж вам заходить после занятий. Но даже если бы вы пришли в четыре, я не заплатил бы вам.

— Почему?

— Потому, что с трех до четырех я подвожу итоги.

— Сейчас вы не будете подводить их?

— Сейчас не буду. Сейчас поздно, я не обедал.

— Я тоже не обедал. А если вы мне не уплатите, я совсем не буду обедать, не буду ужинать и утром не буду завтракать.

— Ничем не могу помочь… — кассир смотрел пусто мимо Ромэна и выстукивал пальцами по столу: три-та-та-та, три-та-та-та.

— Товарищ кассир, я не уйду, пока вы мне не уплатите.

— Товарищ Ромэн, вы уйдете, потому что я ухожу.

Кассир собирал ведомости со стола, и не оставалось сомнения, что, покончив с этим делом, он не замедлит сбежать из редакции.

— Товарищ кассир, я требую свои деньги, а не милостыню прошу.

— Товарищ Ромэн, вы что угодно можете требовать и… — кассир вдруг просиял, вспомнив: — к тому же у меня нет ключей от кассы. Совершенно забыл об этом…

Узел затянулся намертво. Положение безысходное. Но из суровой практики жизни Ромэн знал, что нет такого положения, из которого нельзя найти лазейки. Он напрягся и нашел ее.

— Товарищ кассир, я прошу у вас взаймы ту сумму, которая мне следует. Я очень прошу.

Кассир подумал.

— Если вы мне отдадите в червонных рублях, по курсу дня, то… пожалуй. Пишите расписку.

«События в Германии» протекали благополучно. В конце подали одну, грамотно написанную записку:

«Вот в Германии льется рабочая кровь. Монархисты торжествуют. Почему же мы смотрим на это сложа руки? Почему бы нам не послать одну-другую красную дивизию для действительной помощи германскому пролетариату?»

Ромэн вызвался ответить. Огласив записку, он прежде всего спросил:

— Тот, кто задал этот вопрос, пойдет ли он драться с германскими капиталистами, если бы его сейчас немедленно послали?

Молчание.

Сидевший на передней скамье молодой рабочий с досадой оглянулся назад:

— Ну же, ну? Кто подал записку? Шкура какая-нибудь?

Никто не отвечал. И вдруг собрание заволновалось, сразу несколько человек закричали, закричал и молодой рабочий:

— Конечно, пойдем! О чем разговор! Только рано еще! Надо выждать!..

— Записку подал шкурник, — констатировал Ромэн, прислушиваясь к нарастающему протесту пустого желудка, — и подал не потому, что ему очень жаль крови германского рабочего, а лишь затем, чтобы сделать неудачную попытку подковырнуть хоть чем-нибудь советскую власть. Ему ответили товарищи. Я, с своей стороны, скажу, что пока не выявилось полностью отношение германского пролетариата к событиям в Германии, и пока никто не просит нашей помощи в живой силе, мы не имеем права посылать своих дивизий. Все же мы и теперь оказываем ему большую поддержку, а не сидим, сложа руки…

По дороге на курсы Ромэн забежал в съестную лавку, купил фунт колбасы и булку, чем подавил ропот слабого тела. В общем, опоздал на четверть часа.

Начал лекцию в приподнятом настроении. Говорил о матриархате с таким теплым чувством, будто сам был некогда матерью древнего рода. О гибели первобытного коммунизма скорбел душой…

Неожиданно дали себя знать колбаса и усталость. Закренило в сон. По телу расползлась предательская истома. Голова с трудом удерживала равновесие. Веки хлопали, как незакрепленные ставни. Дал задания на дом, простился и вылетел с курсов.

С трудом кончил лекцию.

Мимо, к счастью, проходил трамвай. Вскочил на ходу. Когда брал билет:

— Товарищ кондуктор, разбудите меня у спичечной фабрики.

Публика весело переглянулась.

— На трамвае, товарищ, спать не полагается, — ответил кондуктор, пряча в усах улыбку.

— Но что делать, друг, когда дома спать некогда…

И, конечно, заснул, поместившись в уголке на задней скамейке.

Зал собраний спичечной фабрики горел огнями. Через открытые окна наружу вырывались крики, шиканье, свист. Летели горящими зигзагами окурки папирос.

— Я, кажется, в самый раз, — не без иронии отметил Ромэн, пробираясь за проклинавшим все на свете членом фабкома.

— Мы вас ждали, ждали и принуждены были начать. Разошлось собрание, ничего слушать не хотят… И все один конторщик, проклятый, пришлепнуть бы его из нагана… Да оно, положим, и председатель наш не без греха. Тоже — фортелист…

Президиум заседал на сцене. За кулисами Ромэна встретил председатель фабричного комитета. Горячей рукой крепко поздоровался с ним, но он не был взволнован, он был во всех своих пяти чувствах, этот маленький лобастый человек с большими очками на носу, — фортелист, как его нарек встретивший Ромэна член фабкома.