Анатолий Скачко - Может быть — завтра

— Вперед, вперед! — закричали зуавы. Темная масса рабочих колыхнулась и, увлекая Жервье, под звуки оркестра двинулась со двора.

Шелестели флаги. Поднятый на руках, впереди криво плыл чей-то портрет.

Жервье понял, что их ведут на патриотическую манифестацию.

Густая толпа сразу облепила рабочих за воротами. Дикий рев потрясал воздух. Люди махали фуражками, кричали, лезли друг на друга, пробиваясь навстречу выходящим. Горящие глаза с жадностью были устремлены вперед. Многие молча, сосредоточенно работая локтями, пробивали себе дорогу к воротам.

Жервье взглядом проследил их путь.

Около контрольных будок почти незаметно белели маленькие плакаты.

Только напрягши глаза, можно было прочесть:

«Фирме Ситроен срочно нужны рабочие, не пригодные к военной службе. Возможен прием женщин».

Бледные, оборванные люди кричали «ура» уходящим, пробиваясь к воротам, чтобы стать за станки, на их место. Они приветствовали войну, как надежду на заработок, на кусок хлеба.

Острый взгляд зрителя, не затуманенного «Марсельезой», мог уловить все ускользающие штрихи. Изможденные лица, изношенные до предела костюмы безработных… Почти незаметный блеск стали в боковом переулочке… Там рота солдат, с примкнутыми штыками, жалась к стене, стараясь остаться незаметной.

Очевидно, она должна была сменить оркестр, если его музыка оказалась бы недействительной.

По мере приближения к центру становилось все люднее. Переулки и улицы выбрасывали все новые толпы неистово орущих людей. Кепи сменялись котелками и шляпами. Элегантные дамы, размахивая руками, кричали в надсадном крике: «Да здравствуют герои! Ура нашим бравым пуалю!» Из окон густым частоколом торчали головы, и бесчисленные платки трепыхались в неистовых приветствиях. Высоко над головой вились аэропланы, гигантской кистью по голубому полотну неба выводя плывущие буквы: «Вперед за родину! Нет пощады врагу!»

Глотки хрипли от приветствий. Рождалась усталость.

— Куда нас ведут? Пора бы по домам, — раздавалось в рядах.

— Молчать! Узнаете, — грубо обрывали зуавы.

Рабочий, шедший рядом с Жервье, подался в сторону, пытаясь выйти.

— Назад, в ряды! — заметив это, крикнул сержант.

— Вы не можете меня держать. Я имею право проститься с семьей! — раздражаясь, крикнул рабочий.

— Пустите его! Мы знаем! Ему надо, он придет! — закричали из рядов.

— Молчать! — позеленев, крикнул зуав. — Твое право… вот твое право!

Резиновая дубинка полукругом мелькнула в воздухе. Промасленные руки вытянулись вверх навстречу, защищаясь от удара. Толпа, заметив борьбу, обернулась, замерла на секунду, не зная, как реагировать.

И в эту секунду молчания чей-то пронзительный голос крикнул с тротуара:

— Ура зуавам! Бей коммунистов-предателей!

— Бей его! — густым ревом раскатилось в толпе.

Масса хлестнула вперед, живым клубком сгрудившись около побледневшего рабочего. Синие блузы из рядов кинулись ей навстречу. Плащи полисменов беспомощно заметались, бессильные оттеснить толпу. Строй рядов сломался. Жервье нос к носу столкнулся с знакомым механиком из соседней мастерской. Тот что-то кричал, обращаясь к нему. С большим трудом удалось услышать слова:

— Не зевай, парень. Сейчас можно удобно улизнуть!

— Зачем бежать? — изумился Жервье.

— Нас ведут в казармы, а оттуда черт знает когда отпустят домой проститься. Что нам будет, если мы удерем сейчас, а через сутки вернемся сами?

Предложение было заманчивым. Инстинктивное желание свободы невольно овладело Жервье. Механик понял его без слов.

— Тогда не зевай, держись за мной! — крикнул он и, рванувшись в сторону, юркнул в толпу.

— В ряды, каналья! — схватил его за руку сержант.

Но толпа как-то сразу кинулась навстречу, сбив сержанта и выкинув его вместе с Жервье далеко из строя…

Жервье в гуще рванулся вперед, отбиваясь от зуава. Над самым ухом где- то близко заливались свистки.

Но уже чья-то дружеская рука тянула его за собой, лавируя в толпе. Сначала через улицу, потом вниз по ступенькам в какую-то яму. Уже внизу, в темном коридоре налетели на чью-то фигуру, ставшую на пути. Знакомый голос сказал:

— Все в порядке, Жан. Наши все спаслись. Познакомься с этим товарищем.

Кто-то низко наклонился к Жервье, и чей-то удивленный голос воскликнул:

— Слушайте, да это же не наш, это Жервье из второй мастерской!

Другой голос ответил:

— Трудно было разобрать что-либо в этой давке. Что же? Раз он удрал вместе с нами, придется его задержать немного. Нельзя же выходить на площадь, открывая полиции наше убежище.

Мягкий голос ласково произнес:

— Садись, приятель. Придется тебе немного посидеть с нами.

Жервье послушно сел. Глаза, привыкая к темноте, начали различать кирпичные стены и узкую полоску света из плохо прикрытого люка. Сверху над головой гремел топот ног, и, слабея, долетали бравурные звуки «Марсельезы».

Колеса метро глухо постукивали под ногами. Освещенные квадраты окон вагона скользили по стенам туннеля, вырывая из тьмы кирпичи, покрытые плакатами реклам. Желтый свет электрической лампочки, тусклый после яркого света дня, освещал купе.

В спокойном качании вагона, мчащегося по подземным коридорам Парижа, быстро улеглось возбуждение, вызванное недавней борьбой и бегством.

Сейчас Жервье мог свободно разглядеть своих спутников. Один из них был молодой, почти мальчик, с веселыми голубыми глазами, знакомый моторист с завода. Другой лет тридцати, суровый, замкнутый, с бледным лицом парижского рабочего, знавшего нужду. Он с наслаждением курил папиросу, пуская к лампочке синеватый дым. Легкая довольная улыбка скользила у него по лицу.

— Ловко сработано. Не правда ли, Мишель?

Второй спутник улыбнулся, сверкнув веселыми огоньками глаз.

— Ваши ребята не подведут. Помнишь, Жан, первомайскую демонстрацию? Тогда мы ловко расправлялись с ажанами [1] Полицейские. .

— Мы вовремя поспели, — ответил Жан, — нас предупредили, что вас прямо с фабрики ведут в казармы. Такой наглости мы не могли ждать.

— Да, господа капиталисты действуют решительно. Прямо от станка, под «Марсельезу» в казарму. Получается, что рабочие на самом деле в восторге от войны.

— Ну, вряд ли они сами хоть немного верят в это. Иначе не стали бы прибегать к таким мерам…

— Все-таки ты должен сознаться, Жан, что нас на этот раз провели. В стенах казармы мы не сможем провести той кампании против войны, которую предполагали…

— Не бойся, Мишель. Офицеры и сержанты проведут ее за нас. Помни, что рабочие теперь не те, что были в 14-м году.

— Да, работа партии не пропала даром.

При слове «партия» Жан сжал брови, бросив искоса взгляд на Жервье. Спутники замолчали, уткнувшись в газету. Долго ехали молча под мерный рокот колес. Наконец Жервье надоело молчать: