Жюль Верн - Том 5. Таинственный Остров

- Ты цел и невредим, Герберт? - спросил Гедеон Спилет.

- Да, да.

- Попробовала бы эта обезьяна растерзать тебя!.. - с угрозой воскликнул Пенкроф.

- Да это не обезьяна! - возразил Герберт.

При этих словах Пенкроф и Гедеон Спилет взглянули на странное существо, лежавшее на земле.

Действительно, то не была обезьяна. Это было человеческое существо, - то был человек! Но какой человек! Дикарь в самом ужасном смысле этого слова, тем более страшный оттого, что дошел он до последней степени одичания.

Взъерошенные волосы, грязная борода, свисавшая на грудь, вместо одежды - набедренная повязка, какой-то рваный лоскут, блуждающие глаза, огромные руки с непомерно длинными ногтями, кожа на лице темная, под стать черному дереву, ступни заскорузлые, будто роговые. Вот какой был облик у жалкого создания, именуемого, однако, человеком. И невольно возникал вопрос: сохранилась ли душа у этого существа, или же уцелели одни только животные инстинкты?

- А вы уверены, что это человек или что он был когда-то человеком? - спросил Пенкроф журналиста.

- Увы! Сомнений тут быть не может, - ответил журналист.

- Так это и есть потерпевший кораблекрушение? - воскликнул Герберт.

- Да, - подтвердил Гедеон Спилет, - но несчастный потерял человеческий облик!

Журналист был прав. И всем стало ясно, что если пленник и был прежде разумным существом, одиночество превратило его в зверя, а не просто в дикаря. Он рычал, ощерив зубы, острые, как у хищников, и словно созданные, чтобы разгрызать сырое мясо. Должно быть, он уже давным-давно позабыл, кто он такой, отвык пользоваться инструментами, оружием, разучился добывать огонь. Он был ловок, статен, но, очевидно, эти физические качества развились в нем в ущерб качествам умственным.

Гедеон Спилет заговорил с ним. Но он, казалось, ничего не понял и как будто даже не услышал... И, однако, взглянув повнимательнее ему в глаза, журналист увидел, что разум этого существа еще не вполне угас.

А между тем пленник не отбивался и не пытался порвать веревки, связывающие его. Быть может, он смирился, увидев людей, увидев себе подобных? Или какое-нибудь мимолетное воспоминание заставило его почувствовать, что он вновь стал человеком? Убежал бы он или остался, если бы его освободили? Не известно; но колонисты и не собирались его освобождать; посмотрев с величайшим вниманием на несчастного, Гедеон Спилет сказал:

- Кем бы он ни был, чем бы ни занимался в прошлом и что бы с ним ни случилось в будущем, наш долг - отвезти его на остров Линкольна!

- О, конечно, - подхватил Герберт, - и быть может, нам удастся, окружив несчастного заботами, пробудить его разум!

- Душа не умирает, - сказал журналист, - и мы будем вознаграждены сторицей, если просветлим разум божьего создания.

Пенкроф с сомнением покачал головой.

- Во всяком случае, следует попытаться, - продолжал журналист, - хотя бы из чувства человеколюбия.

Действительно, таков был долг каждого человека и христианина. Все трое понимали это и хорошо знали, что Сайрес Смит одобрит их поступок.

- Что ж, не будем его развязывать? - спросил моряк.

- Быть может, он пойдет с нами, если развязать ему ноги? - предложил Герберт.

- Попробуем! - согласился Пенкроф.

И они разрезали веревки, мешавшие пленнику идти, руки же у него попрежнему были крепко связаны. Он встал и даже не попытался убежать. Его острый взгляд следил за тремя людьми, которые шли рядом, но, повидимому, неизвестный так и не вспомнил, что он сам - человек или что по крайней мере прежде был человеком. Пленник тяжело дышал, вид у него был угрюмый, но он не сопротивлялся.

По совету журналиста, пленника повели в хижину. Колонисты надеялись, что сознание его прояснится, когда он увидит свои вещи. Быть может, достаточно искорки, чтобы пробудить его затемненный разум, чтобы воскресить угасшую душу.

До хижины было недалеко. Путники очутились там через несколько минут; пленник, казалось, попал в незнакомые места, он словно не сознавал, что пришел домой!

Уже по одному тому, насколько одичал несчастный, можно было судить, что он давно живет на островке, превратившемся для него в тюрьму, что, попав сюда разумным человеком, он под влиянием одиночества потерял рассудок.

Журналист решил попытать, не подействует ли на пленника огонь, и тотчас же яркое пламя, которое привлекает даже животных, вспыхнуло в очаге.

Сначала пламя как будто приковало внимание несчастного, но немного погодя он отошел от очага, его взгляд потускнел и снова стал бессмысленным.

Да, очевидно, одно только и оставалось - отвести пленника на борт «Бонадвентура»; колонисты так и поступили, и караулить его вызвался Пенкроф.

Герберт и Гедеон Спилет отправились на берег, чтобы завершить начатое дело, и спустя несколько часов вернулись с утварью и оружием, с запасом огородных семян, дичью и свиньями. Они погрузили все это на судно; «Бонадвентур» готовился сняться с якоря утром, как только начнется прилив.

Пленника поместили в каюту на носу, и он сидел там спокойно, молча, словно глухонемой.

Пенкроф предложил ему поесть, но он оттолкнул вареное мясо, от которого, конечно, уже отвык. И действительно, как только моряк поднес ему утку, подстреленную Гербертом, он набросился на нее и съел жадно, как зверь.

- Неужто вы думаете, что ум его прояснится? - спросил Пенкроф, с сомнением покачав головой.

- Допускаю, - ответил журналист, - благодаря нашим заботам, ибо он стал таким от одиночества, а отныне он не будет одинок.

- Очевидно, бедняга уже давно утратил всякое человеческое подобие, - заметил Герберт.

- Допускаю, - вновь сказал Гедеон Спилет.

- Сколько ему может быть лет? - спросил юноша.

- Трудно определить, - ответил журналист, - ведь лицо у него скрыто густой бородой, но он не молод: думаю, что ему по крайней мере пятьдесят лет.

- Заметили ли вы, мистер Спилет, как запали у него глаза? - спросил юноша.

- Да, Герберт, и должен добавить, что в глазах у него светится мысль, хотя по его внешности и не скажешь, что он разумное существо.

- Ну, там посмотрим, - произнес Пенкроф. - А любопытно, как отнесется Сайрес Смит к нашему дикарю. Поехали за человеком, а привезли страшилище. Ничего не поделаешь!

Ночь прошла; спал ли пленник, бодрствовал ли, было неизвестно, во всяком случае он не двигался, хотя его и развязали. Он напоминал хищного зверя, которого неволя сначала подавляет, а потом приводит в ярость.

Ранним утром 15 октября, как и предвидел Пенкроф, погода изменилась: подул северо-западный ветер, благоприятный для «Бонадвентура», но море разбушевалась, что предвещало трудное плавание.

В пять часов утра снялись с якоря. Пенкроф зарифил грот и взял курс на восток-северо-восток, направляясь к острову Линкольна.