Жюль Верн - Том 7. «ЧЕНСЛЕР». ГЕКТОР СЕРВАДАК

И все-таки в той части алжирского побережья, которая ограничена на западе правым берегом Шелиффа, а на севере Средиземным морем, на первый взгляд ничто не изменилось. Сотрясение было необычайно сильным; однако от него не пострадал ни внешний вид низменности, правда, кое-где словно вспучившейся, ни причудливый рисунок берегов, ни очертания моря, все еще продолжавшего бушевать. Уцелела и караульня, если не считать того, что ее каменные стены дали трещины. Только гурби рассыпался, как карточный домик от дуновения ребенка, а обитатели гурби лежали недвижно под обвалившейся соломенной кровлей.

Капитан Сервадак очнулся только через два часа после катастрофы. Не сразу вернулась к нему память; однако первые слова, которые он произнес (что нас с вами удивить не может), были последними словами из достославного рондо, замершими на устах капитана при столь необыкновенных обстоятельствах:

...Что вас люблю, любить готов

И ради вас...

Вслед за чем, опамятовавшись окончательно, он проговорил:

- Позвольте, позвольте, что собственно здесь произошло?

Ответить себе на этот вопрос оказалось делом нелегким. Высвободив руку, он разгреб солому и высунул голову наружу.

Прежде всего капитан Сервадак огляделся по сторонам.

- Гурби развалился! - объявил он. - Должно быть, смерч пронесся!

Он ощупал себя: цел и невредим, ни единой царапины.

- Черт побери! А где денщик?

Он приподнялся и позвал:

- Бен-Зуф!

Тогда рядом с Сервадаком, пробив отверстие в соломенной кровле, вынырнула вторая голова.

- Здесь! - прокричал Бен-Зуф.

Можно было подумать, будто он только и ждал этого зова, чтобы ответить, как на перекличке.

- Ты что-нибудь понимаешь, Бен-Зуф? - спросил Сервадак.

- Понимаю, господин капитан, что тут, как видно, и будет наш последний перегон!

- Пустяки! Смерч, Бен-Зуф, самый простой смерч!

- Смерч так смерч, - философически ответил денщик. - Особых повреждений в костях нет, господин капитан?

- Нет, Бен-Зуф.

Через минуту оба были уже на ногах; расчистив место, где прежде стоял гурби, они нашли почти в полной сохранности свои вещи, приборы, утварь, и Сервадак спросил:

- А который собственно час?

- По крайней мере восемь, - ответил Бен-Зуф, посмотрев на солнце; оно уже довольно высоко стояло над горизонтом.

- Как, восемь часов!

- Никак не меньше, господин капитан!

- Неужели?

- Так точно, и нам пора идти!

- Куда?

- На наше свидание, конечно.

- Какое свидание?

- Да ведь у нас дуэль с графом...

- Ах, черт! - воскликнул Сервадак. - Я чуть было не забыл!

Но посмотрев на свои карманные часы, он рассердился:

- Да что ты мелешь, с ума ты сошел! Сейчас без нескольких минут два.

- Два часа утра или два часа дня? - осведомился Бен-Зуф, поглядывая на солнце.

Гектор Сервадак приложил часы к уху.

- Идут! - сказал он.

- Солнце тоже не стоит, - заметил денщик.

- В самом деле, судя по солнцу... Ого! Клянусь вином Медока!

- Что с вами, господин капитан?

- Да ведь сейчас, должно быть, восемь часов вечера!

- Вечера?

- Ну да! Солнце на западе, стало быть оно заходит!

- Вот уж нет, господин капитан, - ответил Бен-Зуф, - оно встает в полном акурате, как новобранец, когда бьют зорю. Глядите! Пока мы тут с вами толковали, солнце поднялось еще выше!

- Что же это такое? Солнце восходит на западе? - пробормотал Сервадак. - Да полно! Это невозможно!

Однако спорить против очевидности не приходилось: над водами Шелиффа поднялось лучезарное светило и плыло по западной части горизонта, там, где прежде оно проходило вторую половину своей дневной дуги.

Гектора Сервадака осенила догадка: вследствие какого-то совершенно невероятного, во всяком случае необъяснимого, космического переворота изменилось вращательное движение Земли вокруг оси, а не положение Солнца в межпланетном пространстве.

Как в этом разобраться? Неужто же невозможное стало возможным? Окажись сейчас возле Сервадака кто-нибудь из членов «Бюро долгот» Парижской обсерватории, капитан постарался бы получить разъяснения. Но так как Сервадак был предоставлен самому себе, то и сказал:

- Пускай разбираются астрономы! А я через неделю прочту в газетах, что они там придумали.

И, бросив размышлять о причинах столь удивительного явления, Гектор Сервадак обратился к денщику:

- В путь! Что бы ни случилось, пусть даже вся земная и небесная механика перевернулась вверх дном, я обязан явиться первым на место дуэли и оказать графу Тимашеву честь...

- Проткнуть его шпагой, - договорил Бен-Зуф.

Установив, что видимое движение Солнца происходит в обратном направлении, Сервадак и его денщик должны были бы обратить внимание и на другие перемены в окружающем мире, произошедшие в памятное мгновение новогодней ночи; будь они тогда способны наблюдать, их, несомненно, поразило бы, как невероятно изменились атмосферные условия. В первую очередь это коснулось их самих. Они чувствовали, что дыхание у них стало учащенным, как это бывает при восхождении на гору, когда воздух становится разреженным и, следовательно, менее насыщенным кислородом. Кроме того, голоса звучали глуше. Оставалось предположить одно из двух: либо притупился их слух, либо воздух вдруг стал хуже проводить звук, чем раньше.

Но в эту минуту Сервадаку и Бен-Зуфу было не до изменений физических свойств природы; они направлялись прямо к Шелиффу по крутой тропинке между прибрежных скал.

Погода отличалась от вчерашней, сплошного тумана уже не было. Небо, окрашенное в какой-то странный цвет, вскоре обложило тяжелыми, низкими тучами, и уже нельзя было проследить за светоносным путем Солнца от одного горизонта до другого. Все предвещало ливень или сильную грозу. Но дождь все не шел: очевидно, водяные пары еще недостаточно сгустились.

Впервые море у этих берегов казалось совершенно пустынным; на сероватом фоне неба, сливавшегося с водой, - ни паруса, ни дымка парохода. А горизонт (или то был обман зрения?) необычайно сузился как со стороны моря, так и со стороны равнины. Исчезла бесконечность его далей, словно земной шар стал выпуклее.

Капитан Сервадак и Бен-Зуф шли быстро в полном молчании; вскоре они оказались неподалеку от места поединка, находившегося в пяти километрах от гурби. Оба почувствовали в это утро, что их организм изменился. Они еще не отдавали себе в этом полного отчета, но им словно легче стало нести свое тело, словно у них крылья выросли. И все же, если бы Бен-Зуф захотел облечь в слова свои ощущения, он наверное сказал бы, что ему «вроде как бы не по себе».

- А главное, мы позабыли заправиться, - ворчал он.

Такая забывчивость, бесспорно, не была свойственна нашему доблестному воину.

Вдруг слева от тропинки послышался визгливый лай; из чащи мастиковых деревьев выскочил шакал. Он принадлежал к особой разновидности африканских шакалов, у которых шкура пятнистая, а лапы с наружной стороны полосатые, причем полосы, как и пятна на шкуре, - черные.