Валерий Вотрин - Керептук, место на карте

В зоопарке она любила кормить животных. Всех зверей не накормишь, но она хотела сделать это любой ценой. Поэтому она сама, без посторонней, то есть Мергеля, помощи, тащила в обеих руках по сумке, где было все для этой цели: бисквиты, бананы, рыба, лепешки, сладости, булки, бутылки с молоком, мясо, завернутое в сырой, пахучий пакет, печенье, зерно для птиц. Верблюды, завидев ее, стонали, косули бежали к ограде просить подаяние, медведи ходили на задних лапах, обезьяны орали от удовольствия, крокодилы пускали слезу. Все приходило в бешеное неистовство, а она, словно святой пастырь, отпускала грехи мясом и слоеными пирожками. Кутерьма в вольерах нарастала, это был праздник чревоугодия, неистовство переходило в буйство, буйство в распаленность, звери начинали наскакивать друг на друга, носиться кругами, глаза наливались кровью, из глоток вырывалось хриплое мычание, недоеденные остатки втаптывались в землю, было уже не до них. Леда шла кормить лебедей.

Мергель находил в этой процедуре особое удовольствие. Из всех лебедей она особенно отмечала одного, крупного красавца-кликуна с черным пятнышком на голове. Он, завидев ее, подплывал к берегу, она крошила и бросала ему хлеб, он, запрокидываясь и расправив крылья, глотал кусочки, мелко стуча клювом. Она довольно смеялась, и Мергелю начинало казаться, что это уже сцена прощания, что главное уже произошло, и остались лишь взаимные нежности, благодарность и надежда встретиться еще. Созревание яйца в утробе занимает, наверно, меньше времени, чем созревание плода, и потому уже скоро надлежит ожидать легендарного снесения. Он развлекался тем, что пытался представить себе свою будущую дочь, которая должна вылупиться из яйца, но это ему удавалось с трудом... Дальше он не шел, потому что дальше было уже не смешно. Зато очень интересно было наблюдать, как она реагирует на его намеки насчет причины Троянской войны и пока что безобидных скорлупок, выносимых из дому в черных пакетах, она, чья начитанность носила чрезвычайно односторонний характер: язычество Суинберна принимая за подлинно сбереженное от античности, ненавидя Рембо и Малларме именно за то, что они разглядели в мифологии тайну, мимо которой прошли все остальные, она начинала притворно канючить: "Душа моя, у тебя глупые шутки". "Возможно", - отвечал он. Ему вдруг вспомнились зачаточные гроздья зачаточных яичек внутри разрезанной вареной курицы. Размашистая фантазия бросилась помогать: он представил на экране томографа шевелящееся в такт дыханию, покоящееся в складках розовое яйцо с пористою нетвердою скорлупкой. Вечером Леда читала Шелли.

В воскресенье утром они пошли в церковь. Они всегда ходили в церковь по воскресеньям. Но на этот раз Мергель не дошел до нее. Он внезапно вспомнил, что ему нужно на вокзал. Прибавил он еще парочку смешных и нелепых доводов, зачем ему в воскресенье утром на вокзал, но она его не слушала. Его целлулоидные доводы она восприняла как истину априорно. Она сказала, что будет ждать его в церкви. Сегодня обещал читать проповедь какой-то приезжий пастор, великий дробитель нравственных пороков, и она не хотела пропустить ее. А Мергель поехал на вокзал. Тут он взял билет с несколькими пересадками, и уже скоро, тихий, благоденствующий, безбагажный, слушал под собою перестук дальних странствий. В то же время он с некоторым отдаленным злорадством представлял, как однажды она завоет, и начисто выветрит у нее из головы все пустые, сюсюкающие, томные стишки, как исступленно звонящая карета примчит ее в больницу, как тут во всю мочь будут надрываться врачи и она, как не поверит своим глазам акушерка, когда вместо скользкой черной головки, испокон веков появляющейся в надлежащем месте, в ее напрягшиеся руки упадет теплый гладкий голыш размером чуть меньше страусиного яйца, как отнимется дар речи у несчастной акушерки, а в это время спокойная, ничему не удивляющаяся мать своим ровным тихим голоском попросит дать ей подержать новоявленное чудо-чадо. А потом вдруг, потом вдруг раздастся странная отрывистая дробь, все поворачиваются, и глядь, а в окне прилетевший счастливый отец, стучит клювом в стекло и бьет шумными крылами... На удивление попутчикам солидный серьезный господин, отрешенно смотревший в окно на проносящиеся мимо виды, неожиданно начал весело и громко хохотать и смолк только тогда, когда на глаза его навернулись слезы.

Керептук: абстракционистская мазня. Ляпотня цветастых клякс. Даже если отойти подальше и всмотреться, ничего не разберешь в этой невразумительной мешанине.

Мергель прибыл уже под вечер. Прихваченный вечерним сумеречным сквознячком, он еще успел вызнать, что приехал в Тибертай, что горожан здесь не видели давно, что яблони уже зацвели, а главное, что про Керептук здесь слышат в первый раз. Успокоенный, он заснул.

Утро выдалось как на диво - влажно-солнечное, цветистое, свежее. На небе застыли толстые ватные облака. За горизонт убегали холмистые поля. Сверху пригревало, у обочин встречались невнимательные к окружающему коровы, но ни мухи не было в теплом травяном воздухе. Он оставил в стороне достопамятный Рэумаэрон и прошел Кеппек. Ему был нужен призрачный Керептук, и его Мергель вскорости открыл.

Он зашел в лесок и здесь набрел на поляну, совсем недалеко от дороги. Полянка была зеленая, на самую середину ее выбежала из лесу стайка белых широкошляпых грибов, и рядом торчал кривой пенек. Мергель присел на него, оглядываясь, и замер. Была тишь, и он слушал ее и пил чистый воздух. В следующие мгновенья все здешние обитатели - деревья, стайка детски непосредственных грибов, укромные лесные обитатели, - все уже видели его в работе: он, занятой, погруженный в себя, прикреплял к столбику заготовленный еще в поезде плакат, на котором аккуратными буквами было любовно выведено: "Керептук".