Джин Вулф - И явилось Новое Солнце (Книги нового солнца, Книга 5)

Мимо тянулась вереница томительных страж, точно муравьи, ползущие сквозь осень в зиму. Наконец, когда я уже убедил себя в том, что Имар ошибся и преторианцы придут не сегодня, а завтра - или вообще не придут, я выглянул из бойницы, надеясь развлечься наблюдением за теми немногими, кому случится пересечь Старое Подворье.

Там на приколе стоял флайер, гладкий, как серебряный дротик. Едва я увидел его, как до меня донеслась размеренная поступь марширующих солдат. Они сбились с ритма, поднимаясь по ступеням, и снова восстановили его, когда вышли на этаж, на котором я поджидал их. Я подскочил к двери.

Суетливый подмастерье показывал путь. Хилиарх, увешанный медалями, шагал за ним; заткнутые за портупею большие пальцы свидетельствовали о том, что он не какой-нибудь подчиненный, а начальниц весьма высокого ранга. За ними в колонну по одному, держа строй с безукоризненной точностью оловянных солдатиков, приводимых в движение ребенком (хотя они и были не более различимы, чем дым), маршировал взвод стражей под командованием десятника.

Пока я глядел на них, подмастерье махнул связкой ключей в сторону моей камеры, и хилиарх, снисходительно кивнув, приблизился, чтобы оглядеть меня; десятник проорал какую-то команду, и взвод с грохотом остановился. Немедленно раздался еще один резкий выкрик, и очередной грохот возвестил, что десять призрачных гвардейцев поставили свое оружие к ноге.

Флайер едва ли отличался от того, с которого я однажды осматривал армии в Третьей Битве при Орифии; не исключено даже, что это было то же самое устройство, ведь такими машинами пользуется не одно поколение. Десятник велел мне лечь на пол. Я повиновался, спросив, однако, у хилиарха человека лет сорока с острыми чертами лица, - нельзя ли мне выглянуть за борт. В этом мне было отказано - наверняка он думал, что я лазутчик, кем я в некотором смысле и являлся; оставалось лишь мысленно представить, как Имар машет мне рукой на прощание.

Одиннадцать гвардейцев, усевшись в одну линию на кормовой скамье, подобно призракам, слились с обшивкой флайера, став практически невидимыми благодаря зеркальным доспехам моих преторианцев; а вскоре я понял, что это и есть мои преторианцы и, что куда важнее, их традиции перекочевали из этих невообразимо далеких дней в мое собственное время. Моя стража стала моими стражниками, моими конвоирами.

Флайер мчался по небу, и порой я замечал проносящиеся мимо облака; поэтому я ожидал, что путешествие наше будет коротким. Но прошла по меньшей мере стража, а может быть, и две, прежде чем я почувствовал, что флайер снижается, и увидел, как выбросили посадочный трос. Слева взметнулись ввысь мрачные стены живой скалы, зашатались и исчезли из виду.

Когда пилот откинул купол, я, подставив лицо под удары холодного ветра, решил, что мы перелетели на юг, к ледяным полям. Я шагнул наружу и, оглядевшись, увидел вместо ожидаемого пейзажа вздыбленные руины снега и взорванной горной породы. Вокруг нас в густых облаках маячили шероховатые безликие пики. Мы очутились в горах, но еще не превратившихся в разное подобие мужчин и женщин - то были просто бесформенные горы, какие можно видеть лишь на самых древних картинах. Я стоял бы и глядел на них до темноты, но удар в ухо поверг меня на землю.

Я встал, дрожа от бессильной ярости. Со мной уже обращались подобным образом, когда скрутили в Сальтусе, но после мне удалось подружиться с офицером. Теперь, осознав тщетность своих усилий, я понял, что все пошло по новому кругу и этому суждено тянуться, вероятно, вплоть до самой моей смерти. Я решил, что этому не бывать. Еще до исхода дня нож, заткнутый за голенище моего сапога, покончит с чьей-то жизнью.

Тем временем моя собственная жизнь струилась из разбитого уха, словно кипяток, прокладывая обжигающие бороздки на онемевшей от холода коже.

Меня же увлекли в поток гораздо более обильный, стремительный поток больших телег, нагруженных битым камнем, повозок, катившихся вперед без помощи мускульной силы волов или невольников по самому крутому склону, поднимая клубы пыли и дыма в искристый морозный воздух и мыча, словно быки, когда мы оказывались у них на пути. Далеко впереди, на вершине горы, великан в доспехе, казавшийся отсюда не больше мыши, дробил камень железными руками.

Стремительные повозки уступили место торопливо передвигавшимся людям, едва мы очутились меж незамысловатыми и даже неказистыми ангарами, сквозь открытые ворота которых виднелись странные инструменты и машины. Я спросил у хилиарха, которого решил убить: куда он притащил меня? Тот подал знак десятнику, и я схлопотал еще один удар его латной рукавицей.

В круглом строении, превосходившем размерами все остальное, меня долго вели коридорами, по обеим сторонам которых стояли шкафы и кресла, пока мы не вышли в самую его середину, к круглой ширме, похожей на стену палатки или шатра. К тому времени я уже узнал это место.

- Ты должен подождать здесь, - сказал мне хилиарх. - Монарх будет говорить с тобой. Когда выйдешь отсюда...

С той стороны ширмы послышался голос, хриплый от пьянства, но все же знакомый:

- Развяжите его.

- Слушаю и повинуюсь! - Хилиарх встал по стойке "смирно" и вместе с своими гвардейцами отдал честь. На какое-то мгновение все мы застыли словно статуи.

Не дождавшись дальнейших указаний, десятник освободил мне руки. Хилиарх закончил шепотом:

- Когда выйдешь отсюда, никому не говори о том, что можешь услышать или увидеть здесь. Иначе ты умрешь.

- Ошибаешься, - сказал я ему. - Умрешь ты.

В его глазах вдруг мелькнул страх. Я вполне резонно предположил, что он не осмелится снова приказать десятнику ударить меня перед незримым оком своего монарха. И я не ошибся; один краткий миг мы стояли и смотрели друг на друга, оба и убийцы, и жертвы.

Десятник пролаял команду, и его взвод повернулся к ширме спиной. Убедившись, что никто из гвардейцев не сможет подглядеть происходящее за ширмой, хилиарх обратился ко мне:

- Ступай туда.

Я кивнул и шагнул вперед; ширма представляла собой тройной слой пурпурного шелка, роскошного на ощупь. Отодвинув ее, я увидел именно те лица, которые ожидал увидеть. Не отводя взгляда, я поклонился их хозяину.

39. СНОВА КОГОТЬ МИРОТВОРЦА

Человек о двух головах, сидевший на диване за пурпурной ширмой, поднял кубок, отвечая на мой поклон.

- Я вижу, ты знаешь, к кому пришел. - Со мной заговорила левая голова.

- Ты - Тифон, - сказал я. - Монарх - единоличный правитель этого злосчастного мира и других миров или мнишь себя таковым. Но поклонился я не тебе, а моему благодетелю Пьятону.

Могучей рукой, не принадлежавшей ему, Тифон поднес кубок к губам. Взгляд его над золотым ободком кубка был ядовитым взглядом желтобородой змеи.