Виталий Забирко - Жил-был кудесник

И таки я оказался прав. Никому я не был нужен.

Шантрапа в столь промозглую погоду по улицам не шлялась, а больше я, пеший, ни для кого интереса не представлял. Зато на Центральной площади я удостоился чести лицезреть лицензионную охоту на нуворишей. Визжа тормозами на поворотах, из проулка выскочил "мерседес", промчал до перекрёстка и резко свернул в переулок. За ним, как привязанный, стлался, полностью повторяя виражи "мерседеса", отечественный "москвич". И только они скрылись за поворотом, как загрохотала автоматная очередь. Кажется, на этот раз "дичи" удалось уйти, так как грохота разбившейся иномарки я не услышал. И я порадовался. Но не за "дичь", а за себя. Хорошо, что они начали стрелять в переулке - не хватало мне попасть под шальную пулю! Как иногда мало нужно человеку для счастья...

А вот с домом "13" мне не повезло. На Первой линии такого дома просто не оказалось. Были номер "11", номер "15", а между ними высилась недостроенная двенадцатиэтажка Дома политпросвещения. Во времена социализма возведение этого "объекта" почти в центре города разрекламировали чуть ли не как стройку века. Жизненно насущным представлялось это строительство бывшей политической власти. Нынешние же власти заканчивать здание не собирались. Деловые люди (они же и власть предержащие) предпочитали пускать деньги только в торговый оборот, а в производство и строительство предлагали вкладывать сбережения всему остальному населению, всучивая ему под этим видом ваучеры, сертификаты, акции и тому подобное. Но и эти суммы шли в оборот тех же чисто торговых сделок, всё туже закручивавших спираль инфляции вопреки теории меркантилизма, благополучно похороненной на Западе ещё в семнадцатом веке, но чисто эмпирически воскрешённой и успешно внедряемой в жизнь отечественными бизнесменами, которые не только о ней не слыхали, но и ничего не хотели знать.

Потоптавшись среди строительного мусора, я вдруг вспомнил, что старые постройки города, в противовес желанию заокеанского магната, отнюдь не стояли в одну линию. То есть, вначале так и было, но после Первой и Второй мировых войн архитекторы не раз и не два меняли планировку, в результате чего дома теперь стояли вразнобой, причём настолько, что номер "13" вполне мог оказаться по ту сторону замороженной "стройки века", чуть ли не на другой улице.

Проклиная отсутствие освещения, новые и старые власти, я поплёлся вокруг "недостроя", увязая в грязи и рискуя свалиться в какой-нибудь котлован. Если есть бог, то он меня миловал, ибо я обошёл долгострой без особых приключений. Но за ним никаких домов не было. Был пустырь с несколькими хилыми акациями, и был деревянный столб, с раскачивающейся тусклой лампочкой, невесть как уцелевшей в наше смутное время.

Я подошёл к столбу и достал из кармана Татьянину карточку. Может, спросонья неправильно прочитал адрес?

Нет, всё верно: "Первая линия, 13".

И в это время надо мной словно включили прожектор: золотое тиснение букв на карточке больно резануло по глазам, и я прищурился.

А когда глаза адаптировались, и я поднял голову, то не узнал вокруг ничего. Вместо деревянного столба стоял железобетонный, с ртутным лампионом. А окружали столб не хилые акации, а небольшой хорошо распланированный парк со стройными, ухоженными клёнами.

Я ошарашено оглянулся на недостроенную двенадцатиэтажку и застыл в полном изумлении. Дом светился окнами почти на всех этажах, ещё минуту назад неоштукатуренная кирпичная кладка стен, угольная в ночи, мягко отблёскивала глазурью облицовочной плитки, а сквозь листву клёнов проглядывал сияющий изнутри стеклянный вестибюль под бетонным козырьком.

"Кажется, начинается сдвиг по фазе..." - отрешённо подумал я и неожиданно ощутил, что полушария в голове перестали вращаться, и ясность мысли, наконец, восстановилась. "А может, сдвиг, наоборот, закончился, утешил себя. - Учила меня мать, что на закате солнца нельзя... Впрочем, эта мысль у меня сегодня уже проскальзывала". Парадокс, но, будучи писателем-фантастом, я не верил ни в летающие тарелки, ни в зелёных человечков, ни в бога, ни в чёрта.

А в сумасшествие верил. Надеясь, что у меня тихое помешательство, я осторожно приблизился к одному из клёнов и прикоснулся к нему рукой. Холодный и мокрый от осенней мороси, ствол дерева вовсе не был иллюзией. Что ж, будем считать, что помешательство не наступило, а наоборот, прошло ведь зачем-то ещё совсем недавно в моей голове крутились со скрипом полушария мозга? Не может быть, чтобы просто так.

На всякий случай прячась за деревьями (а вдруг диагноз ошибочен?), я осторожно приблизился к сияющему вестибюлю. Вывеска на дверях подтверждала, что здесь действительно располагается Центр по делам беженцев, но то, что я увидел в холле, скорее напоминало больницу или поликлинику. Слева, сразу у вестибюля, находился застеклённый матовым стеклом гардероб, а напротив входа, у стены, что-то вроде регистратуры - длинная стойка из светлого пластика, за которой точно по центру сидела миловидная девушка в белоснежном халате и высоком докторском колпаке. А по обе стороны от стойки в глубь здания уходили хорошо освещённые коридоры - точь-в-точь как в суперсовременных больницах из американских фильмов.

"Ничего себе Центр по делам беженцев!" - подумал я, но тут же понял, что не прав. Не все беженцы из горячих точек некогда огромной страны попадают сюда как мои гостьи - целыми и невредимыми. Кстати, и многим целым и невредимым нужна если не медицинская помощь, то, по крайней мере, курс психологической адаптации. Но, странное дело, эти рассуждения меня почему-то не успокоили. Сидел во мне и точил мозги червячок недоверчивости. Точить-то точил, но очень уж невразумительно. На уровне подкорки.

Мои размышления прервал шум мотора, и я непроизвольно отпрянул за ствол дерева. К крыльцу здания подкатила "тойота", и из неё выбралась полная женщина с большой тяжёлой сумкой. "Тойота" тут же отъехала, а женщина, волоча сумку впереди себя обеими руками, с трудом взобралась по ступенькам и вошла в холл.

И только когда у гардероба она сняла плащ и стала одевать выданный ей белоснежный халат, я узнал в ней Елену!

Одевшись, Елена издали показала девушке за стойкой свою карточку, рядом с гардеробом открылись двери лифта, и Елена, волоча сумку, вошла в него. Лифт, наверное, давно доставил её на нужный этаж, а я продолжал оторопело стоять в парке с открытым ртом. В голове никак не совмещались созданные мною две реальности: дочь Татьяны, по идее спящая сейчас на тахте в моей квартире, и она же, приехавшая в полночь в Центр по делам беженцев. Не мог я почему-то никак соединить эти реальности в одно целое причинно-следственными связями, и они существовали отдельно друг от друга, словно в мире было две Елены.