Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел

А вот теперь Рориг беспокойным сном спал в хижине у Реки в экваториальной зоне. Фрайгейт же стоял на вахте на палубе судна и посмеивался. Он вспоминал историю, случившуюся с Роригом на защите диссертации.

Возможно, причиной одновременного пробуждения в их памяти воспоминаний об этом инциденте была телепатия. Однако предпочтительнее в данном случае использовать бритву Оккама, которая остра, но используется так редко. Поэтому назовем этот случай совпадением.

Квакун устроился прямо на пути плывущей в его направлении дохлой рыбы. Труп ее свободно вошел в широко раскрытую пасть амфибии. Письмо Фрайгейта вместе со своим контейнером, следовавшим в сантиметре от дохлой рыбы, тоже было проглочено. Они друг за другом прошли по пищеводу, чтоб спокойно улечься в брюхе квакуна.

Его желудок мог легко расправиться с мусором и экскрементами, с гниющей плотью — тоже. Но целлюлозное волокно бамбука было слишком жестким, чтоб превратить его в приемлемую для пищеварения форму. Не выдержав длительной и острой боли, квакун издох, пытаясь безуспешно освободиться от контейнера.

Письма частенько убивают наш дух; иногда же это может сделать и конверт.

Все кругом орали и поздравляли счастливчиков. Люди сгрудились вокруг Джилл, тискали ее, целовали, против чего она на этот раз нисколько не возражала. Конечно, большая часть выражений приязни была порождена выпивкой, это Джилл прекрасно понимала, но все же она ощущала, как в ней самой растут и крепнут теплые чувства к окружающим. Если б они были недовольны, то их отношение скорее уж нашло бы выражение в открытой враждебности. В конце концов, возможно, к ней относились совсем не так плохо, как она думала. Вот и Давид Шварц, который, как она когда-то подслушала, называл ее «замороженной старой девой», сейчас хлопает ее по спине и поздравляет.

Анна Обренова стояла рядом с Барри Торном, хотя за весь вечер они вряд ли обменялись несколькими словами. Анна улыбалась, будто даже радовалась, что ей предпочли Джилл Галбирру. Может, ей действительно все равно? Джилл предпочитала думать, что маленькая блондинка просто кипит от ненависти, но, конечно, не исключена и ошибка. Могла же Анна относиться к Джилл, исходя из соображений здравого смысла? В конце концов, она пришла в Проект к шапочному разбору, а Джилл отдала тысячи часов строительству корабля и подготовке экипажа.

Фаербрасс орал, требуя тишины. Громкие разговоры и пение наконец стихли, затем он выкрикнул, что сейчас объявит офицерские назначения, и ухмыльнулся ей исподтишка. Она чувствовала, что сейчас упадет в обморок. Его улыбка была издевательской, уж в этом-то она была уверена. Он намеревался отплатить ей за все колючие замечания, которые она ему отпускала. Шпильки эти были вполне оправданными, ибо она не собиралась никому позволить обскакать себя только потому, что она женщина! Но в нынешней ситуации он вполне в состоянии отплатить ей…

И все же он поступил правильно и, сейчас, по всей видимости, радовался, что поступил так, как надо было поступить.

Джилл, расплываясь в счастливой улыбке, поднялась к нему сквозь толпу, обняла за шею и разрыдалась. Он вложил ей глубоко в рот свой язык и похлопал по заду, но на этот раз ей нисколько не были противны эти непрошеные любезности. Фаербрасс вовсе не собирался воспользоваться ее эмоциями, и в его поведении не было ни малейшего намека на самодовольную снисходительность. Она, в конце концов, могла ему просто нравиться, а может быть, и сексуально привлекала его.

Анна, все еще улыбаясь, протянула ей руку и сказала:

— Мои искренние поздравления, Джилл.

Джилл пожала ее нежную и прохладную руку и ощутила иррациональное, почти непобедимое желание вырвать эту руку из сустава, но ответила:

— Очень признательна вам, Анна.

Торн помахал ей рукой и что-то крикнул, надо думать, поздравительное. Однако подойти к ней поближе не пытался.

Через минуту она, еще в слезах, выскочила из бального зала. Но еще до того как Джилл добралась до дома, она успела возненавидеть себя за то, что выдала всем свои чувства. Она никогда не плакала на людях, не проронила и слезинки даже на похоронах родителей.

Слезы высохли, стоило ей подумать об отце с матерью. Где они сейчас? Что делают? Как было бы здорово повидать их снова! Именно так — здорово. Она не хотела бы жить рядом с ними. Они уже не были ее стариками — седыми, морщинистыми и толстыми, у которых один свет в окошке — внуки. Они должны выглядеть такими же юными, как и она, и имели бы с ней мало общего, за исключением каких-то общих воспоминаний. Они быстро надоели бы ей и vice versa. Было бы невозможно притворяться, что отношения ребенок — родители все еще существуют.

Кроме того, она думала о своей матери как о ничтожестве, как о тени отца, который был крикливым, бешеным и стремящимся к господству человеком. Она его не так уж и любила, хотя и погоревала немного, когда он умер. Но это потому, что она грустила о том, что могло было бы быть, а не о том, что было.

А вообще-то вполне возможно, что они опять умерли.

Впрочем, разве сейчас это имело бы какое-нибудь значение?

Нет, не имело бы. Но тогда откуда же этот, уже второй за вечер, поток слез?

— Ладно, ребята, вот мы и снова собрались вместе! На этот раз повод — будь здоров! Мы стартуем! Вперед к Великому Граалю, к Туманной Башне, к владениям Санта-Клауса на Северном полюсе, к святому Нику, раздающему нам дары воскрешения, вечной юности, даровой жратвы, выпивки и табака!

Сейчас тут собралось не меньше миллиона народу., Трибуны полны, холмы облеплены людьми, люди валятся с деревьев. У полиции дьявольская работа по поддержанию порядка. Отличный день — не правда ли, лучше, чем всегда? Поорать — это прекрасно, но я не думаю, что вы услышите хоть одно слово из того, что я говорю вам, даже через систему усилителей. Поэтому, ребята, пью за вас!

Ага, кто-то из вас все-таки расслышал! Шучу, ребята, просто стараюсь привлечь ваше внимание. Давайте-ка я расскажу вам опять о «Парсевале». Я знаю, у вас у всех есть проспекты, описывающие этот колоссальный воздушный корабль, но большинство из вас не умеет читать. Это, конечно, не ваша вина! Вы говорите на эсперанто, но у вас не было возможности научиться читать на нем. Ну и что ж, пусть! Только помолчите немного, и я смочу свою пересохшую глотку доброй порцией «черепного цвета»…

Ах-ах! Вот это ш-ш-шикарно! Плохо только, что я сегодня утоляю жажду с самого рассвета, а потому мне несколько затруднительно глядеть на белый свет. Даже думать противно о завтрашнем утре, но черт с ним! В этом мире приходится платить за все хорошее… не говоря уж о других мирах.

Вот он стоит, ребята, хотя вряд ли есть необходимость указывать вам на него. Тот самый «Парсеваль». Назван так Фаербрассом в честь человека, впервые в этом мире предложившего построить дирижабль, хотя после этого было немало споров о том, какое имя должно быть написано на этих серебристых боках.