Роберт Уилсон - Мистериум

Новость разошлась быстро.

Так и не было выяснено, кто был инициатором пикета Молодёжного Клуба. Если бы Брэда Конгрива заставили гадать, он бы указал на плотнотелую девчонку Бурмейстеров, Шельду, которая носила толстенные очки и на воскресных собраниях цитировала Ганди. Это была идея именно того горячечного сорта, которые Шельда время от времени вбивала себе в голову.

Она определённо была в числе двенадцати молодых людей, вставших в пикеты вокруг Общественных Садов, держа в руках картонные транспаранты с надписями типа

Позвольте нам поклоняться Господу так, как мы хотим

или

У Иисуса не было любимчиков!

В этот раз не было пастырского руководства и толпы доброжелательных незнакомцев. Это не было нечто привычное или весёлое. Затея была откровенно опасная. Прохожие, заметив пикет, на мгновение замирали, а потом отворачивались.

Когда прибыли солдаты, Шельда и её одиннадцать соотечественников без сопротивления погрузились в грязно-зелёный армейский фургон. В лучших традициях Ганди они желали быть арестованными. Они спокойно взывали к совести солдат. Солдаты, мрачные, как камни, не произнесли ни слова.

Проблема близости с мужчиной, думала Эвелин Вудвард, состоит в том, что ты узнаёшь его секреты.

Из намёков и умолчаний, из полуподслушанных телефонных звонков, оборванных на полуслове фраз и мельком увиденных на его столе документов она узнала один из секретов Саймеона Демарша — секрет слишком ужасный, чтобы держать его при себе, но которым невозможно ни с кем поделиться.

Секрет того, что должно произойти с Ту-Риверс. Нет. Хуже того. Не будем кривить душой, решила Эвелин. Секрет последнего , что произойдёт с Ту-Риверс.

Это был секрет атомной бомбы. Никто её так не называл, однако она различила слова вроде «нуклеарная» и «мегатонна» в завуалированной дискуссии о том, что дальше делать с городом, раздражающим и невозможным городом Ту-Риверс.

Теперь, когда Саймеон был в отъезде, когда дом пуст, а с затянутого тучами неба беспрестанно падает снег, этот секрет превратился в угнездившуюся внутри неё тяжёлую гирю. Он был словно смертельная болезнь: как бы ты ни старался о ней не думать, мысли всё равно возвращаются к ней.

Её единственным утешением было то, что идея исходила не от Саймеона, и ему она, похоже, очень не нравилась. Он не спорил с ней, когда разговаривал с руководством, но она слышала в его голосе недовольство. А когда он сказал, что ей ничего не грозит, то это прозвучало искренне. Он заберёт её с собой. Он не будет с ней жить — у него в столице жена и ребёнок — но он найдёт для неё безопасное место. Может быть, они даже продолжат быть любовниками.

Но оставались все остальные. Соседи, Декс Грэм, зеленщик, дети из школы — каждый . Как можно представить себе столько смертей? Если оказаться в Хиросиме перед тем, как упадёт бомба и рассказать всем тем людям, что с ними случится, они попросту не поверили бы — и не потому, что это звучало бы невероятно, а потому, что человеческий разум не может такого вместить.

У неё было довольно продуктов, а с холодом она боролась, напяливая на себя свитера и одеяла и зажигая пропановую печь, которую оставил Саймеон. Но от темноты спасения не было, а в темноте её мысли были громче всего. Сон не помогал. Однажды ночью ей приснилось, будто она Эстер Принн из «Алой буквы» [29] Американский фильм 1995 года, одна из многочисленных экранизаций одноимённого романа Натаниэля Готорна о запретной любви между священником и замужней женщиной. , но «А» на её груди означает не «адюльтер», а «атом».

Она обрадовалась, когда в конце той невыносимой недели наконец-то вернулось электричество. Она проснулась от жары. Груда одеял больше не была нужна. В комнате было тепло. Окно запотело. Она съела горячий завтрак и сидела у горелки, пока не пришло время для горячего обеда. А потом — горячего ужина. И яркий свет, чтобы отгородиться от ночи.

Наутро после этого настроение у неё было одновременно тревожное и праздничное. Она решила, что стоит прогуляться: не в одном из тех красивых платьев, что подарил ей Саймеон и которые привлекали бы к ней внимание, а в своей старой одежде — в старых джинсах, мешковатой блузе и тяжёлом зимнем пальто.

Надеть всё это на себя было словно влезть в старую сброшенную кожу. Старая одежда пробудила старые воспоминания. Она мимолётно задумалась о том, чем сейчас занимается Декс. Но Декс съехал, когда в доме появился лейтенант (а Эвелин решила остаться); Дексу угрожали прокторы; а хуже всего — что Декс должен погибнуть в пламени бомбы (будь проклята эта отвратительная мысль, которую невозможно выбросить из головы).

Она шла по Бикон мимо Коммёршиал, пока не добралась до лесистого края парка «Пауэлл-Крик», что было довольно далеко: её щёки раскраснелись, а ноги начали мёрзнуть.

Физическая нагрузка помогла очистить мозг. Эвелин даже начала что-то напевать себе под нос. Улицы были почти пусты, и ей это нравилось. Она решила вернуться домой мимо мэрии — ей нравился этот маршрут зимой, когда открывался каток. Сама она на коньках не каталась, но любила смотреть, как люди нарезают круги, словно существа из лучшего мира, лёгкие как ангелы.

Конечно, каток был закрыт. В Общественных Садах тоже было пусто. Мэрия высилась каменно-серой громадой, и что-то было не так со стоящими вдоль улицы фонарными столбами.

Когда она увидела мёртвых детей, она поначалу не поняла, на что смотрит. Тела окоченели внутри замёрзших одежд; они качались под ветром, но в них не было ничего человеческого. Верёвки были перекинуты через кронштейны фонарных столбов и завязаны в общей для всех мест и времён манере вокруг детских шей. Их руки были связаны за спиной, а лица скрыты под бесформенными пеньковыми мешками.

Эвелин подошла поближе, хотя вовсе не собиралась этого делать — шок затмил ей разум. Шок был материален, как удар током. Она ощущала его в руках и ногах. Кто-то пришёл и развесил бельё сушиться на фонарных столбах , думала она, и потом мир внезапно стал гораздо отвратительнее: Нет… это дети. Это мёртвые дети.

Она остановилась и долго стояла так, глядя на мёртвых детей, висящих на фонарных столбах у мэрии. С неба начал сыпаться снег. Снежинки были крупные и красивые, и они ложились и ложились на замёрзшую одежду мёртвых детей, пока мёртвые дети не облачились в белое, в безупречную непорочную чистоту.

По заснеженной улице проехала патрульная машина. Эвелин повернулась, чтобы посмотреть на солдата за рулём, но его было плохо видно в тёмной кабине, и он смотрел в сторону — в сторону от Эвелин или в сторону от того, что Эвелин только что увидела.