Александр Тесленко - Час оборотня (сборник)

После третьего укола раствора Грасса Антон Сухов, наконец, открыл глаза.

— Простите, хлопцы… Что со мною?..

— Как себя чувствуешь? Отвезти тебя домой или полежишь немного в родной клинике? Ложиться в палату Сухов отказался, но и возвращаться домой…

— Я малость посижу здесь. А там видно будет. Ладно? Он колебался: может, прямо сейчас рассказать кому-нибудь о странных превращениях щенка? Понимал, что говорить об этом можно не с каждым. Следовало уведомить компетентных специалистов. И прежде всего нужно связаться по видеотелефону с братом, пусть он решает, какие службы поднять на ноги. Высший Совет Земли должен знать об этом прежде всех. Но в то же время Сухова не оставлял страх. И за себя, и за детей. Вдруг вполне реально почувствовал прикосновение зубов Серафима к своему затылку… Начал убеждать себя, что можно еще подождать, что следует еще немного посмотреть, как будут развиваться события, сориентироваться. Может, сами собой улягутся страхи, разрешатся проблемы? Пройдет и презрение к себе? Но подсознательно чувствовал, само собой ничего не произойдет. «Почему я сейчас такой? спрашивал мысленно себя. — Как послушная кукла. Я — послушная кукла. Юпитера нашли за трансформаторной будкой. День солнечный. Все вокруг как в кривом зеркале. Трудно дышать… А дома ждет Серафим. Нужно позвонить Миколе. Немедленно. Кружится голова. Нет, подождать. Страшно…»

— Я поеду домой, хлопцы. Простите. Все будет хорошо.

— Ты переутомился, друг. Посиди несколько дней дома, отдохни как следует. Не будь таким неистовым в работе, хватаешься за все сразу. По дороге домой в машине-такси у Сухова пошла носом кровь. «Если бы это случилось несколько минут раньше, меня не отпустили бы из клиники, госпитализировали, — подумал Сухов. — И, пожалуй, так было бы лучше. Дома Серафим. Насколько он вырос? Без присмотра… Страшно подумать…»

Подойдя к своей двери, Антон долго стоял в нерешительности, он опасался заходить, боялся увидеть то, что и представить себе трудно.

Однако ничего не случилось. И Серафим почти не изменился, хотя и подрос заметно, но никаких метаморфоз с ним не произошло.

Серафим вышел к Сухову из его кабинета, одетый в старый костюм Витасика, с книжкой в руках.

— Молодец, Антон. Сегодня ты не поздно. А я читаю. Заинтересовался «Диалектикой существования». У тебя неплохая библиотека. Мне нравится у тебя.

— Ты что-нибудь ел?

— Да. Спасибо. Я прекрасно позавтракал. Я съел твою Веронику.

— …

— Ну, какой же ты тонкокожий. Да пошутил я просто. Все в порядке с твоей Вероникой. Витасик в школе. Аленку я сам в садик отвел…

— Ты отвел?

— А чему ты удивляешься? Или недоволен? Мог бы и сам отвести дочку в садик пораньше, — произнес Серафим, точно копируя интонации Вероники.

— А как Вероника восприняла это?

— Вероника? Она уже не боится. Она даже полюбила меня. С Вероникой мы поладили. Не волнуйся. Пошли к тебе в кабинет, нам нужно серьезно поговорить. Что это у тебя? Вот здесь, на щеке… кровь?

— А-а… Во время операции… Забыл вытереть.

Серафим громко рассмеялся:

— Ну и даешь ты, Сухов! Хирург-кровопийца! И на губе вон кровь. Вытри. Но ты молодец, Сухов. Пришел рано, и я тобой доволен. Взяв Антона за руку, Серафим повел его в кабинет.

— Садись, Антон. Вчера ты хотел услышать, откуда я свалился на твою голову. Сейчас я тебе все расскажу. Но слушай внимательно, не торопись с выводами. И… верь каждому моему слову, иначе сказанное потеряет всякий смысл.

— Продолжишь читать свою поэму? — довольно грубо перебил его Сухов. Я помню ночь, и колыбельку, и колодец… Так, кажется?

— Напрасно иронизируешь, — чеканя каждое слово, произнес Серафим. Это лишний раз доказывает то, что земляне пребывают на низком уровне развития. Вот так, Сухов. Надеюсь, ты все же понял из моих слов, что я существо неземное. Но создан подобно землянам.

Сухов опустился в кресло за столом и отметил про себя, когда он сказал вундеркинду о крови на щеке, которая осталась якобы после операции, то Серафим не заподозрил обмана.

— Ты не слушаешь меня? — удивленно спросил малец. — Почему?

— Устал очень, — постарался спокойно сказать Сухов.

— Сложная была операция?

— Да. Очень сложная. — Сухов поднял глаза на Серафима. Их взгляды встретились… Представляя операционную, он внушал себе спокойствие. Стараясь поверить в собственную ложь.

Если я перестану волноваться и не буду оформлять мысли словами… К черту все внутренние монологи! Серафим не должен догадываться, о чем я думаю…

Понятно, что и эти мысли Сухова не материализовались в слова, хотя думал он именно так. Он заставлял себя не думать как раз об этом. И ему легко удавалось понимать себя без слов. Похоже было на то, будто он пьет воду не глотая. Вода льется в рот, хочется глотнуть, но ему известно этого делать нельзя, вода приятно холодит, стекая в желудок.

— Так слушай меня, Сухов. Ты даже не догадываешься, насколько все это серьезно для тебя. Если б ты только знал, то не сидел бы сейчас, как мокрая курица. Нет, серьезно, Сухов, почему ты такой бледный? Ты плохо чувствуешь себя?

— Устал очень.

— Так, может, отдохнешь?

— Нет. Все в порядке. Рассказывай, Серафим, дальше. Остановился ты на том, что ты — существо неземного происхождения, хотя и создан по подобию землян…

— Да, Антон. Я действительно помню ту ночь, когда меня создали. По крайней мере, мне кажется, что помню себя даже одноклеточным. Вокруг какая-то мерцающая темнота, живая темнота. — Серафим, зажмурив глаза, говорил приглушенно, заговорщически. — Я чувствовал, понимал ту темноту всем своим существом, всем телом. Она была доброй, та ночь, ночь моего рождения. Клетка разделилась, и поначалу мне казалось, что я стал существовать в двух особях, но очень быстро понял — мы настолько зависимы и связаны друг с другом, что составляем нерасторжимое целое. А потом каждая из этих клеток поделилась, затем следующие… Я очень быстро привык к собственной множественности. Антон, дай мне, пожалуйста, лист бумаги и карандаш… Благодарю… Итак, я постепенно рос. И вот однажды, в какое-то мгновение ночь взорвалась — и я прозрел. Скажу откровенно, я не был от этого в восторге, каждая клеточка болела, все во мне протестовало. Но мне предстояло развиваться дальше. — Серафим говорил и одновременно рисовал что-то на бумаге. — Знаешь, Антон, как странно и неприятно сознавать собственные тщедушие и уродство. Огромная голова, хвост… Конечно, если бы не дано мне было знать, каким я должен стать через несколько месяцев, то, безусловно, смирился бы со всем и казалось бы мне, что более совершенное существо и выдумать трудно. Но я-то понимал — все во мне уродливо. Часто закрывал глаза, только бы не видеть себя подольше, а потом насладиться переменами, происшедшими за несколько часов… — Отложив карандаш, Серафим протянул Антону рисунок. — Вот посмотри, Сухов, понравятся тебе такие существа?