Джон Уиндем - Том 4. Чокки. Паутина. Семена времени

— Чай! — сказала она. — У камина!

Это была совершенная истина, но нельзя сказать, что очень примечательная.

— По-моему, настало время нам познакомиться, — предложил я. — Меня зовут Джеральд Лэттери.

— Конечно, — сказала она, кивая головой.

На мой взгляд, это был не совсем подходящий ответ, но она продолжила:

— Я Октавия Лэттери, обычно меня зовут Тавия.

— Тавия? — что-то смутно мелькнуло в моей памяти. — Мы с вами родственники? — спросил я.

— Да… очень дальние, — ответила девушка, странно посмотрев на меня. — Ох, — добавила она, — как это трудно!

Вид у нее стал такой, будто она вот-вот снова заплачет.

— Тавия?.. — повторил я, пытаясь вспомнить.

И тут мне вдруг представился смущенный пожилой джентльмен.

— Конечно же! Как его звали? Доктор доктор Боги или что-то в этом роде…

Она внезапно замерла.

— Не доктор ли Гоуби?

— Вот-вот, правильно! Он меня спрашивал о Тавии. Это о вас?

— Его здесь нет? — спросила девушка, оглядываясь, будто он мог спрятаться в углу:

Я сказал, что с тех пор прошло года два. Она успокоилась.

— Глупый старый дядя Дональд! Как это на него похоже! И вы, конечно, ничего не поняли?

— И сейчас понимаю не больше, — заметил я, — хотя могу поверить, что даже дядя способен разволноваться, потеряв вас.

— Да. Боюсь, что он очень расстроится, — сказала она.

— Расстраивался! — поправил я. — Это было два года назад.

— Ах да, конечно! Вы все еще не поняли?

— Послушайте, — сказал я ей. — Один за другим люди говорят мне, что я чего-то не понимаю. Это я уже знаю. Это единственное, что я действительно понял.

— Да, пожалуй, мне лучше все объяснить. С чего же начать?

Я дал ей подумать, не отвлекая ее. Наконец она сказала:

— Вы верите в предопределение?

— Нет.

— Ах да! Хотя в конце концов это не совсем так… Скорее своего рода влечение. Видите ли, я с детства считала, что ваш век — самый интересный и замечательный. А потом еще — в этом веке жил единственный в нашей семье знаменитый человек. Вот я и считала этот век чудесным. Вы бы, наверное, назвали его романтичным.

— Зависит от того, что вы имеете в виду — ваше увлечение или сам век… — начал я, но девушка не обратила внимания на мои слова.

— Я, бывало, представляла себе колоссальный флот смешных летательных аппаратов во время периода войн й думала о том, как они похожи на Давида, идущего против Голиафа, такие маленькие и такие храбрые. А потом еще эти большие неуклюжие корабли, медленно барахтающиеся в воде, но в конце концов добирающиеся да порта. И никто не нервничал, что они такие медленные! А эти странные черно-белые фильмы! И лошади на улицах. И шумные двигатели внутреннего сгорания. А уголь в топках! И волнующие бомбежки, и паровозы, бегущие по рельсам, и телефоны с проводами, и… О, много, много еще разных вещей! А чем тогда можно было заниматься? Представьте себе, что вы приходите на премьеру новой пьесы Бернарда Шоу или Ноэля Коуарда, в настоящий театр! Или достаете совершенно новую поэму Эллиота в день ее выхода в свет! Или видите, как королева проезжает по улице, чтобы открыть заседание парламента. Замечательное, волнующее время!

— Что ж, приятно слышать, что кому-то оно нравится, — заметил я. — Мое собственное мнение о нашем веке несколько…

— Ах, этого следовало ожидать! Вы не представляете себе все это в перспективе и поэтому не в силах оценить. Вам было бы полезно пожить некоторое время в нашем веке, увидеть, как все плоско, серо и однообразно… Так смертельно скучно!

Я немного замялся.

— Я не совсем… гм-м… жить в вашем… в чем?

— Веке, конечно. В двадцать втором. Ах да, вы же не знаете! Глупо с моей стороны.

Я сосредоточился на разливании чая — по второй чашке.

— Ох, я знала, что это будет трудно, — заметила она. — Вам тоже трудно?

Я сказал, что трудно. Она продолжала упрямо:

— Так вот, видите ли, испытывая те чувства, о которых я вам рассказала, я решила заняться историей. Понимаете, я в самом деле могла примысливать себя к некоторым периодам истории. А потом я получила ваше письмо в свой день рождения, и это было причиной, почему я избрала середину двадцатого века темой своей дипломной работы. И, конечно же, это повлияло на мое решение заниматься в аспирантуре.

— И всему причиной мое письмо?

— Ну, это же был единственный способ, не правда ли? То есть я хочу сказать, что ведь другого-то пути не было, чтобы находиться вблизи исторической машины, кроме как работая в исторической лаборатории, не так ли? И даже тогда мне вряд ли разрешили бы пользоваться ею самостоятельно, если бы это не была лаборатория дяди Дональда.

— Историческая машина? — переспросил я, цепляясь за соломинку во всем этом хаосе. — Что такое историческая машина?

Она была озадачена.

— Это… Это историческая машина. При помощи которой изучают историю.

— Неясно. — Я покачал головой. — Вы бы с таким же успехом могли мне сказать, что при ее помощи делают историю.

— О нет, это строго запрещено! Это очень, очень серьезное нарушение закона!

— Вот как!.. — Я решил попробовать еще раз. — Так относительно этого письма…

— Я сказала о нем, только чтобы объяснить вам все. Но вы, конечно, его еще не написали, так что я подозреваю, что вам все это кажется весьма запутанным.

— Запутанным — не совсем то слово. Нельзя ли ухватиться за что-нибудь поконкретней? Например, письмо, которое, как предполагается, я написал, хотя еще и не написал. О чем оно?

Девушка внимательно посмотрела на меня и отвернулась. Совершенно неожиданно румянец залил ее лицо. Она заставила себя снова посмотреть на меня. Я увидел, как ее глаза заблестели. Вдруг она закрыла лицо руками.

— Нет, вы не любите меня, вы не любите меня! — простонала она. — Зачем я только пришла? Лучше бы я умерла!..

— Мне кажется, что она… фыркнула на меня, — сказала Тавия.

— Теперь она ушла и унесла с собой мое доброе имя, — сказал я. — Чудесная женщина наша миссис Тумз, но полна предрассудков. Она, вероятно, откажется от работы.

— Из-за того, что я здесь? Как глупо!

— У вас, вероятно, другие нормы морали.

— Но куда же мне было деваться? У меня всего несколько ваших шиллингов и ни одного знакомого.

— Вряд ли миссис Тумз все это известно.

— Но мы же не… то есть я хочу сказать, что мы не…

— Мужчина и женщина, ночью, вдвоем, — сказал я ей. — Вполне достаточно для наших условностей. По правде говоря, достаточно даже только числа два. Два. И можно предположить все что угодно.

— Ах да, конечно, я вспомнила! Тогда, то есть теперь, не было испытательного срока. У вас довольно строго придерживаются системы «как повезет».

— Это можно сказать и другими словами, но в общем., конечно, внешне, во всяком случае, так оно и есть.