Герберт Франке - Стеклянная западня (сборник)

— По плану… должно быть здесь.

Она ногтями вцепилась в холст и оторвала полосу. Стоя рядом, мы начали обрывать лоскут за лоскутом. Открылся кусок стены… сначала просто стена… и вдруг… мы увидели закрытую дверь, а справа — металлическую пластину с прорезью — простой магнитный замок. Если бы у нас был ключ…

Какой-то миг мы озадаченно смотрели друг на друга, потом Катрин повернулась и убежала… Не прошло и минуты, как она появилась снова…

— Это лежало рядом… он все-таки надеялся на свой шанс!

Она протянула мне ошейник, который Валленброк снял с мертвого Нерона и спрятал в нагрудный карман; видно, он берег его до последнего вздоха. Я увидел на ошейнике маленький кармашек из искусственной кожи, открыл молнию… Вот он, ключ! Я подержал перед глазами магнитную пластинку, затем дрожащей рукой вставил ее в щель. Секунды ожидания показались мне вечностью, потом дверь бесшумно отошла в сторону. Перед нами открылась странного вида кабина. Однако времени на раздумья не было. Мы вошли, втиснувшись на единственное свободное место между какими-то аппаратами, шлангами, приборами и другим оборудованием. Дверь закрылась, стало совершенно темно. Мы тесней прижались друг к другу и, услышав под ногами шипенье, поняли, что начали подниматься. Шум компрессора нарастал, сила тяжести увеличивалась, тело с трудом выдерживало перегрузки, но в этой тесной кабине невозможно было даже встать на колени, не говоря уже о том, чтобы опуститься на пол. Я почувствовал на коже прикосновение металла, вокруг рук и ног замкнулись браслеты, и я уже не мог пошевелиться… Со всех сторон на меня полилась ледяная жидкость, она пропитала одежду, покрыла меня всего, проникла сквозь кожу. Я хотел было что-то сказать, но голос мне уже не повиновался.

Кабина тихо вибрировала, я чувствовал, что нас несет могучая сила — это не была кабина лифта, это был снаряд, ракета…

Наконец сила, увлекающая нас в неизвестность, достигла титанической мощности, ускорение дошло до безумных величин, и где-то там, близко и одновременно далеко, раздался грохот. Но вот он стал слабеть, словно отдалялся и замирал… Все это я ощущал смутно, словно сквозь толстый слой ваты, которая обволакивала меня все плотней — мягкая, парализующая, холодная.

Холод преодолел границу тепла моей кожи, оцепенение неудержимо продвигалось, последние остатки жизни замирали во мне. Лишь где-то глубоко внутри еще оставалось живое ядро — сердце, которое едва билось, как и замирающий пульс в мозгу…

Вновь меня охватил холод Вселенной.

Последнее, что я почувствовал, — тепло тела Катрин.

ТЕКСТ НА МАГНИТОФОНЕ: …По этой причине можно предполагать, что в действительности в основе приглашения лежат совсем другие намерения, нежели официально названные. Посему предписывается крайняя сдержанность.

Не давайте никакой информации о типе нашего государства!

Будьте вежливы, но держитесь на дистанции!

Избегайте личных контактов!

Не поддавайтесь на любезности, не принимайте подарки, приглашения и т. д., которые обяжут вас к ответным жестам!

Остерегайтесь психологического воздействия любого вида!

Не принимайте никаких неизвестных медикаментов!

Будьте осторожны даже тогда, когда чувствуете себя вне наблюдения, — помните о подслушивающих устройствах, телешпионах и тому подобном!

Никогда не забывайте: на вас высокая ответственность. Предписывается чрезвычайная осторожность! Будьте всегда начеку!

— В этой стране многое чуждо мне, — сказал высокого роста темный блондин, стоявший у балконной двери пятого этажа в боковом флигеле правительственного дворца, выходившего на площадь Собраний. Там сейчас двигалась людская масса, подобная взвихренной ветром жидкости. Приглушенно, но оттого не менее отчетливо доносились сюда, наверх, хоровые выкрики, среди которых постоянный шум возгласов и песнопений временами доходил до рубящего ритма:

То были восклицания, рожденные мгновением, выражение настроения, ощущавшегося везде и всюду, но именно в такие дни поднимавшегося до экстаза.

Борис ван Фельдерн был руководителем делегации — первой, которая была послана с континента в Новую Америку.

— Никогда прежде не видел я так много счастливых людей, как в последние недели, — сказал он.

Роджер Тайли, его гид и сопровождающий в этой научной командировке, согласно кивнул, выражение самоуверенности, отчетливо проступавшее на его лице, обозначилось сильнее.

— Они верующие, — ответил он.

— Да, вот именно. И это прекрасно — видеть людей, столь единых в своей вере и своей надежде. И все же что-то беспокоит меня…

Теперь Тайли взглянул внимательно на него.

— Что вас беспокоит?

— Собственно говоря, это звучит парадоксально: меня беспокоит, что они так уверены, что у них нет ни малейшего сомнения.

— А в чем они должны сомневаться? О них позаботились. И они знают это, чувствуют это.

Ликование людской толпы стало еще слышнее.

Джин и Карлос, привлеченные нарастающим шумом, теперь тоже вышли на балкон. Джин Макинтайр — сотрудница Тайли, и Карлос Берк, ассистент ван Фельдерна, второй член делегации.

— Смотрите, — воскликнула Джин, — там, внизу, на террасе… Пришли строем апостолы! Было само собой разумеющимся, что Тайли занимался прежде всего Борисом, в то время как Джин опекала Берка. Борис слегка сожалел об этом, ибо Джин была не только приятной собеседницей, но и на редкость красивой, обаятельной женщиной.

— Идите сюда, — Джин помахала Борису. — И вы тоже, Берк! Отсюда лучше всего видно.

— Спасибо, Джин, — ответил Борис. Голос его звучал намного теплее, когда он говорил с ней. — Я хорошо вижу, однако боюсь, что у меня закружится голова… Эти масштабы, это людское море!

— Сегодня самый большой праздник нашего сообщества: одна из редких возможностей увидеть папу Джо. По-настоящему увидеть — лицом к лицу. Многие встретятся с ним впервые. Не каждый имеет право участвовать в этом торжестве.

— Не каждый? — спросил Берк. — Я думал, у вас господствует полная свобода передвижений.

— Нам приходится распределять билеты, — пояснил Тайли, — ибо всем места не хватает. Площадь вмещает миллион человек. Распределение билетов — целая проблема. Проходит два часа, пока все не займут отведенные им места. А в городе живут десять миллионов.

Песнопения стали теперь нетерпеливее, настойчивее, и, несмотря на дробившееся фронтонами домов эхо, можно было хорошо различить слова: