Эразм Батенин - Бриллиант Кон-и-Гута

Последний удивленно прислушивается к тому, что тот ему говорит, и знаками подзывает к себе Бонзельса.

— Джонни заявляет, — говорит он ученому, — что он хотел бы купить рокандский камень. Не понимаю, зачем он ему понадобился, но…

— Купить рокандский камень? Это невозможно. Ведь вы знаете, дорогой Вегерт, что музей ничего не продает из своих коллекций.

— Я предложил бы любую цену, — сказал Гарриман.

— Любую цену?

— Да.

— Все равно, мой друг, это было бы совершенно в обход всех правил, совершенно! Я не могу вам продать камня, тем более, что я-то и есть как раз ответственный хранитель всех ценностей музея, как его директор.

— Между тем, мне очень важно получить камень в собственность.

— Почему? Зачем вам понадобился этот булыжник, представляющий отныне лишь весьма относительный исторический интерес?

— Если вы мне его не продадите, его все равно у вас возьмут, и вы его даже не найдете, конечно.

— Возьмут?

— Да, возьмут. Вернее, похитят.

— На этот раз, Гарриман, не мы — вам, а вы нам задаете загадки! Камня все-таки я вам не продам ни за что!

— А если бы я вам отдал за него мою…

— Вашу голову? Ну! На такой обмен я согласен.

— Не голову, господин профессор, а премию.

— Премию? Премию Гармониуса, которую уступил вам профессор Свендсен? Да вы с ума сошли! Ведь это сто тысяч фунтов!

— Я предлагаю вам их за камень.

— Миллион за булыжник?!

— Да.

— Берите его в таком случае вместе с его соседями по витрине, вместе с самой витриной! Ну и чудак же вы, Гарриман!

Гарриман улыбнулся.

— Когда я его могу получить?

— Хотя сейчас. Пойдемте.

— Голоо, — обратился Гарриман к боксеру, — я прошу вас донести до этого стола рокандский камень, который я приобрел у музея.

Когда Голоо положил камень, вынутый им из витрины на стол, около столпились все присутствующие, с любопытством разглядывавшие предмет, послуживший началом и причиной всех тех необыкновенных событий, которые произошли в связи с раскрытием тайны его надписи.

— Смотрите, господа, — сказал фон Вегерт, — вот строки надписи!

И он надавил ножом на затертые места… Замазка стала отпадать.

Все с интересом наклонили головы к камню, лежавшему посередине стола в своей первобытной наготе…

Тем временем Голоо, отошедший в глубину зала, заложив руки за спину, понуро бродил между витрин. Вдруг взгляд его упал на темную фигуру, стоявшую у колонны.

Женщина под вуалью! Он протер свои глаза. Нет, это действительно живой человек. Но… Он вздрогнул. Не видение ли это? Это не мисс Энесли, конечно. Что бы ей здесь делать, в этом углу? Однако…

Он ускорил шаги.

Женщина трепетно поднесла свои руки к груди и выпрямилась.

Голоо не видел ее лица, но всем своим существом внезапно почувствовал, что это — она! Та самая белокурая красавица, которая была с ним в мыслях, в мечтах, в сердце, все это долгое время…

Он остановился, чувствуя, что в виски стучит кровь и сердце готово разорваться от волнения.

— Мисс Энесли… — прерывающимся голосом назвал он дорогое имя.

Женщина, казалось, собиралась с силами. Она оперлась о колонну, чтобы не упасть.

— Да это я, Голоо… — почти прошептала она.

Как будто что-то теплое залило его. Он больше не владел собой. Она не успела ничего сказать ему, ни схватить его за руку. Рука эта подняла вуаль, покрывавшую обезображенное лицо, и Голоо, весь трепеща, стал покрывать его долгими тихими нежными поцелуями.

Счастливые слезы лились из ее закрытых глаз. Приникши к нему, она потеряла остаток последних сил.

— Вы моя зеленая травка… — шептал обезумевший от счастья Голоо, — вы — моя ключевая вода… Луч солнечный, вернувший мне жизнь… Я буду вас любить, пока не умру, и ничего мне взамен не надо!

Громкие возгласы: «Мистер Голоо!» вернули их к действительности. Он огляделся и увидел вдали, у ярко освещенного висячей лампой стола, на которой он положил рокандский камень, расступившуюся толпу зрителей, глядевших в их сторону.

Он взял под руку Эрну и, когда она хотела опустить вуаль, мягко, но решительно вновь откинул ее.

— Я люблю вас…

Только это он сказал ей.

Она выпрямилась под его взглядом и шагами, которые приобрели твердость, подошла вместе с ним к столу.

Гарриман быстрым взглядом окинул спутницу Голоо, и улыбка удовольствия промелькнула на его лице.

Мэк-Кормик подходил к ней с протянутыми руками…

— Мне нужна ваша помощь, Голоо, — сказал Гарриман.

Голоо сделал вопросительное лицо.

— Здесь нет никакого тяжелого предмета, вроде молотка. Между тем, он мне нужен. Я вспомнил о вашем кулаке.

Раздался сдержанный смех.

Голоо обидчиво покосился на своего друга.

— Я говорю серьезно! Дело видите ли в том, что мне совершенно необходимо разбить этот камень. Можете ли вы это сделать?

— Нет, не могу, — отвечал досадливо Голоо.

— Попробуйте. Я уверен, что это вам удастся.

Голоо окинул взглядом камень и, взглянув на Эрну, пробормотал:

— Что они, издеваются надо мной, что ли?

— Я настоятельно прошу вас исполнить мою просьбу. Я прошу вас только ударить по камню.

Раздосадованный негр хватил с размаха своим кулаком по центру надписи и сморщился от боли. Но то, что он внезапно увидел, превозмогло ее.

Камень раскололся, словно яичная скорлупа. В сердце-вине его сверкал другой большой камень, переливаясь под светом лампы всеми цветами радуги…

— Полый камень пустыни! — воскликнул фон Вегерт.

— Бриллиант! — вскричал чей-то голос.

— Да, бриллиант Кон-и-Гута, — тихо проговорил Гарриман.

Бонзельс во все глаза глядел на это чудо природы.

— Но дайте же, наконец, нам объяснение! Как вы отгадали, что камень содержит этот драгоценный плод? — сказал он.

И Гарриман рассказал присутствующим про то, что натолкнуло его на догадку.

Он нашел в пещере, в правом ходе ее, те два камня с надписями, о которых говорит Авиценна. На одном из них стоял лишь выбитый знак, изображение стрелки: очевидно, это было указание направления. На другом не было никакого знака, никакой надписи, но он был расколот надвое, и в полой сердцевине его он нашел записку…

— Вот она!

И Гарриман протянул профессору Бонзельсу клочок пергамента, на котором четко вырисовывалось одно только слово:

Янаон.

— То же слово, которое значится на этикетке, приклеенной неизвестно кем к рокандскому камню?

— Совершенно верно, — ответил Гарриман.

— Следовательно, вы заключили по аналогии, что рокандский камень тоже полый?

— Да.

— Но как вы догадались, что в нем извека хранится рожденный тысячелетиями алмаз?

— Но ведь все мы знаем от профессора Вегерта, — от дяди Роберта, — добавил он, улыбаясь, — что полые камни пустыни, из которых солнце вытягивает влагу, часто являются вместилищем драгоценных камней.