Всеслав Соло - Астральное тело

— Хорошо, — ответил мне Божив. — Хорошо.

— Ну вот и хорошо… — всхлипывая, обрадовалась Юриному ответу Вика.

И я удалился из тела друга…

Я стоял теперь на астральной поверхности Земли, где-то на берегу неведомого мне моря, да я и не хотел знать его имени! Стоял и распахнуто созерцал доступные мне, в любой самый крохотный или самый взглыбленный момент времени, звезды, стоял, опираясь на свои размышления, и целая пучина моих чувств, с глубинами и отмелями, ласкалась у моих ног.

А Луна была какая прекрасная! Тогда… когда я посвящал ей стихи. Сейчас же я могу, если мне это понадобится, дойти даже до горизонта и осмотреть его как обычный предмет.

Боже! Как же мне мечталось и хотелось раньше, но теперь…

Удивляются мои удивления, где-то в стороне, поодаль, они больше не ожидают меня. Я подарил им судьбу, я породил и воспитал их, и я им больше не нужен и они мне. Им не понять меня, потому что я сам порожден удивлением, сам удивление, и мне стало скучно, а мои, такие осамостоятельнившиеся, удивления ныне обездивились, они, как и я прежде, хотят и мечтают. А я лишь завидую им! Потому что есть им чему удивляться…

Поздно… И хотелось бы, да не вернешь обласканность обратно. И как бы я сейчас проорал на всю планету Земля: не притрагивайтесь ни к чему, люди! Не касайтесь ничего на свете! Не обласкивайте — не привыкайте к удивлениям, пусть они будут и будете вы.

К чему делать удивления насчастными, как, впрочем, делают несчастными нас они.

Но никогда и никто не внемлет моему крику, и правильно сделает, потому что… всегда так будет: что-то порождает что-то.

Кто-то перестает мыслить нами, и тогда мы начинаем… мыслить удивлениями…

Неожиданно вспомнилось мне о Корщикове…

Раньше я лишь помышлял о встрече с ним, а тут, после моего первого, отчаянного контакта с Юрой на Земле, когда я так внезапно побывал в планетной обители человека — физическом теле — и на самом изломе сдержанности удалился обратно в просторы невозмутимого ожидания, когда я снова, у вселенского микрофона Луны сейчас поразмышлял о своей вседоступности и проникновенности во все, мне безумно, неуправляемо одержимо захотелось во что бы то ни стало испытать неповторимое торжество удивления!..

И я, абсолютно без колебаний, как сплошной поток устремленности, обратился в глубинный полет, в космос.

Я уносился без управления, и лишь только цель — увидеть Сашу Корщикова, как бесповоротная Вера, остановилась во мне в это бесконечное мгновение. Я словно первратился в плоскатика, которому никак нельзя было обернуться назад, да и некому было оборачиваться, плоскатик не имеет объема; я, как зеркальная поверхность — отражал свою цель, и все…

И тут вспыхнула в зеркальном переди, в отраженном пространстве Вселенной, среди космических иероглифов созвездий, как ослепительный тоннель, разрастающийся во все мое беспредельное видение, звезда. И в следующее мгновение я почувствовал, что начал таять, растворяться в ее чувствительно чистом свете.

И тут…

Ослепительный свет словно ожил, самостоятельно отслоился от меня, и мы зависли неподалеку друг от друга…

Неожиданно, отрезанный черным бездоньем космоса, в котором парил невесомо я, свет обратился в мириады красочно мерцающих квадратиков, они ужимались и разрастались, суетливо кишели.

И вот…

Квадратики растворились. А на их месте возникло вселенское видение: облокотившись на покатую поверхность массивного деревянного стола, сидел в пристальном чтении человек, спиною ко мне, под ним будто разрастался резными виноградными лозами стул и зеркалился пол из небесно-голубого мрамора, а книга, на страницах которой построчно пробегали его глаза едва уловимо человек покачивал головою — книга нежно светилась, искорки висели над нею, перламутровыми переливами сиял переплет.

И все… И вокруг светоносная пустота…

Смутно я начинал узнавать читающего. Какое-то время моя догадка стояла рядом, но почему-то не решалась открыться.

Наконец…

«Корщиков!..» — неудержимо взмыслил я.

— Саша, — позвал я учителя.

Человек медленно полуповернул ко мне свое лицо, несколько озадаченных мгновений молчал, потом, так ничего и не ответив, отвернулся, поднял правую руку и обратил ее раскрытую ладонь, с раздвинутыми пальцами, в мою сторону, как бы останавливая тем самым дальнейшие мои действия, словно упредил — не мешать…

Корщиков опустил руку на стол, продолжал читать. Еще некоторое время задумчиво стоялось на мраморном полу мне, сознание прорывалось, убеждало все-таки обратиться к учителю. Но… Я не согласился на это.

Я уплотнил свою волю и единым желанием оттолкнулся от намагниченного чувствами воспоминаний энергетического построения сущности Сашиного бытия, теперь намагниченного моими чувствами воспоминаний, но и пропитанного, как я незримо ощутил, чем-то неведомым еще мне, предстоящим, подлежащим осознанию.

Опять я вернулся поближе к физическому плану Земли…

Земля будто заострилась вниманием ко мне. Я тоже склонился к ней всем своим существом. Я не знаю, сколько я находился в остановленном состоянии, созерцая планету. Множество чувств, и все родны и доступны. Бесчисленное количество ощущений, словно шевелящиеся щупальца, тянулись ко мне всосаться, впиться в меня. Совсем другой показалась мне колыбель моего земного тела: бессмысленное копошение, все мысли, если таковые случаются там, на земле, в присосках чувств и ощущений, они бессильны, но тянутся друг к другу, и только лишь догадка, что их обронили сюда, оставляет за ними право одиночить на планете.

Если человек не хочет — он уходит, приспосабливается или просто лжет.

Лгать и приспосабливаться я не стал. Я ушел.

Мое стремление во что бы то ни стало вернуться в земное тело было всего лишь ублажено многочисленными поцелуями ощутительно чувственных присосок — этого крохотного невежественного спрута земли. И я даже не знал сейчас, зачем… зачем я все так же хочу вернуться? Ведь мне давно уже этого не нужно, ведь я уже не смогу больше жить вне этих вседоступных просторов Астрала!

Я находился в естественном изначалии, в естественном положении человека, ушедшего, некогда покинувшего социум и живущего соками природы в лесу. У него были денежные сбережения в банке, и он ими пользовался, расплачивался, платил за всевозможные поцелуи присосок, но к чему ему теперь деньги, они остались там, среди таких же, как он когда-то, они еще числятся за ним, принадлежат ему, но зачем… зачем ему они: придет время, и об этом человеке забудут, а деньги, некогда его деньги, прейдут в распоряжение стихий. Так и мое тело, которым я ежесекундно расплачивался на земле, тоже умрет для меня. Огонь, вода, земля и воздух — вот что останется от моего земного тела.