Филип Фармер - Т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку

Он повесил трубку и усмехнулся, представив гримасу отвращения на лице Скелдера. Монах, должно быть, стоит в своей черной рясе, закрыв глаза, и беззвучно шепчет молитву о спасении души заблудшего Джона Кэрмоди. Потом он непременно побежит по лестнице, отыщет отца Рэллукса и расскажет ему о случившемся. Преподобный Рэллукс, облаченный в бордовую рясу ордена Святого Джейруса, закурит трубку и, копаясь в аппаратуре, молча выслушает Скелдера, потом посетует на безнравственное поведение Кэрмоди и скажет, что зря они связались с ним и что лучше бы им вообще не знать никакого Кэрмоди. Тем не менее, добавит он, возможно, и Кэрмоди, и они получат хороший урок из того, что произойдет в дальнейшем. А поскольку они не в силах изменить обычаев Радости Данте, как, впрочем, и характера Кэрмоди, им придется смириться и довольствоваться тем, что имеется в наличии.

Скелдер ненавидел своего коллегу-ученого почти так же, как Кэрмоди. Рэллукс принадлежал к ордену, который, по мнению более древней и консервативной конфессии Скелдера, считался весьма подозрительным. К тому же он тяготел к теории исторической гибкости, или так называемой эволюции духовной доктрины — учения, выдвинутого определенными кругами Церкви и внедряемого ими в качестве догмы. Полемика о ней приняла такие устрашающие размеры, что Церковь стояла на грани нового Великого раскола. И некоторые авторитетные лица утверждали, что следующее двадцатипятилетие принесет не только радикальные изменения, но и, возможно, приведет к распаду Церкви.

Несмотря на то что оба монаха старались сохранять нейтральные отношения, однажды Скелдер все-таки не сдержался. Это случилось, когда они обсуждали эволюцию дисциплины, которая привела к декрету, разрешавшему священникам вступать в брак. Вспомнив красное лицо Скелдера и его крикливые сентенции, Кэрмоди рассмеялся. Он с огромным удовольствием подначивал разъяренного монаха своими репликами, презирая в душе человека, который с такой серьезностью относился к подобным пустякам. Неужели этот глупый осел не понимал, что жизнь — большой и классный прикол, которым следовало наслаждаться?

Забавно, что два монаха, которые ненавидели друг друга, и Кэрмоди, презираемый ими и презиравший их, работали вместе в этом проекте. «Преступление, как и брачная постель, соединяет иногда очень странных и разных людей», — сказал он однажды Скелдеру, пытаясь притушить ненависть, которая тлела в костлявой груди монаха. Но фраза не достигла своей цели, поскольку Скелдер холодно ответил, что в этом мире Церковь использует любой подручный материал — причем даже такой негодный, как Джон Кэрмоди.

И неужели он считает преступлением то, что истинная Церковь отвергает мошенничества этой ложной и варварской религии?

— Послушай, Скелдер, — сказал ему тогда Кэрмоди, — ты знаешь, что на Радость Данте вас с Рэллуксом отправила не только Церковь, но и антропологическое общество Федерации. Вы должны изучить так называемую Ночь Света и по возможности побеседовать с живым богом Йессом… если будет доказано, что он существует. Ты же начинаешь пороть отсебятину. Тебе захотелось схватить этого парня, вколоть ему дозу наркотика и заставить публично признаться в том, что он обманывает аборигенов. Неужели ты думаешь, что по возвращении на Землю избегнешь ответственности за такое преступление?

Скелдер ответил, что готов понести любое наказание и не упустит возможности уничтожить ложную религию прямо на корню. С Радости Данте культ Йесса начал распространяться на другие миры. Он пародировал обряды и таинства Церкви, а его оргии, одобренные варварской религией, вызывали многочисленные случаи отступничества среди церковной паствы. Примером тому могла служить невероятная и тем не менее правдивая история епархии на планете Комеонин, где епископ и весь его сорокатысячный приход стали вероотступниками и предались разврату…

Вспомнив эту беседу, Кэрмоди улыбнулся. Интересно, подумал он, что бы сказал Скелдер, если бы узнал, насколько буквальны его слова об «уничтожении религии прямо на корню»? У Кэрмоди имелись на этот счет свои соображения. В кармане куртки он носил «настоящего голубого иглоносика» — миниатюрного убийцу тридцатого калибра, который мог выпустить из одной обоймы целую сотню пуль разрывного действия. Если Йесс действительно состоит из плоти, крови и костей, то его тело станет решетом, кровь захлещет гейзером, а кости развалятся на куски, и у бедняги уже не будет шанса еще раз восстать из мертвых.

Кэрмоди хотелось бы посмотреть на такое зрелище. Увидев его, он поверит уже чему угодно.

Или все равно не поверит? А что, если он уже уверовал в Йесса? Как ему поступить в таком случае? Хотя какая разница? Разве чудеса бывают плохими? И какое отношение они имели к Джону Кэрмоди, который прожил жизнь без всяких чудес, понял, что ему никогда не воскреснуть из мертвых, и по сей причине решил взять максимум из того малого, что могла предложить ему эта вселенная?

Немного хорошей еды, мясца и лука, капельку хорошего виски и маленькую подружку, с которой можно сойтись, не достигая при этом истины, существовавшей по ту сторону стен их сурового мира. Немного удовольствия при виде страданий и тревог других людей — их глупой суеты, которой они могли бы избежать, поработав мозгами. Немного насмешки, а на самом деле — величайшей радости, поскольку лишь смехом можно заявить всей вселенной, что вам на нее наплевать. И это была не ложная бравада. Кэрмоди действительно не волновали дела, за которые так отчаянно цеплялись другие люди. Еще, пожалуй, надо добавить чуть-чуть смеха и много-много сна. Пусть этот последний смех несется сквозь вселенную даже тогда, когда он его уже не услышит. Можно сказать, он сам был последним смехом, который…

В этот момент Кэрмоди услышал, как кто-то из прохожих окликнул его по имени.

— О, Тэнд, привет! — прокричал Кэрмоди на языке кэринян. — А я-то думал, что ты отправился «спать».

Тэнд предложил ему сигарету местного производства, закурил сам и, выпустив дым через узкие ноздри, лениво. ответил:

— Я должен закончить очень важное дело. Это займет еще какое-то время, а потом… Потом я завалюсь «спать» на максимально возможный срок.

— Странно, — произнес Кэрмоди, отметив намеренную неопределенность в ответе Тэнда. — Я слышал, что кэриняне думают только об этике и природе вселенной, о совершенствовании ваших сияющих душ, а не о грязных делах, связанных с деньгами.

Тэнд рассмеялся:

— В этом отношении мы не отличаемся от других рас. У нас есть свои святые, грешники и обыватели. Однако в Галактике о кэринянах ходит множество легенд и слухов — причем очень неверных и противоречивых. Одни изображают нас расой аскетов и святых, другие — развратными и отвратительными существами, едва ступившими на путь цивилизации. О кэринянах рассказывают странные истории, а особенно о нашей Ночи Света. Когда мы гостим на других планетах, к нам относятся как к чему-то уникальному… Хотя, на мой взгляд, каждая раса по-своему уникальна и не поддается однозначному определению.