Журнал «Если» - Хозяин снов

— Дело не только в ней, — сказал Хаос. — Главным образом, во мне. Кем я был прежде — вот проблема.

— Ладно. — Она положила в рот крекер. — Больше не хочу об этом говорить.

Он почувствовал себя разбитым.

— А как же Мелинда? — спросила Иди.

— Можно, она у тебя поживет? — Он хотел уехать без Мелинды. Возможно, Иди сочтет это залогом его возвращения. Впрочем, он вовсе не был в этом уверен.

Она ответила не сразу:

— Хорошо.

Но Мелинда стояла в дверях кухни. Телевизор в гостиной работал вхолостую.

— Ты, козел, — сказала она. — Хочешь сбежать к той девке.

Он стушевался.

— Я денька на два…

— Что, думаешь, с тобой попрошусь? — Ее глаза наполнились слезами, но кривая ухмылка не допускала никакого сочувствия. — Подонок. Ничуть не лучше Келлога, и сны у тебя дурацкие. Ненавижу!

В ту ночь Мелинда и Иди отправились спать наверх, а Хаос сидел в гостиной перед телевизором, пока не уснул. Разбудил его первый лучик солнца и рев мотоцикла на улице.

Эверетт вспомнил Сан-Франциско.

Фолт долго вез его по городу. Сначала — через район Сабмишн, затем в гору, на аллею Ноу. В Сабмишне улицы были многолюдны и живописны, сверкали неоном вывески на солнечных аккумуляторах, на тротуарах теснились уличные торговцы, на проезжей части сновала уйма автомобилей, конных повозок, велосипедов и пешеходов. Владельцы бань стояли рядом с кабинками и зазывали прохожих на помывку. В мексиканских тавернах яблоку было негде упасть: пьяницы, обычные посетители, дети обычных посетителей, пьяные карманники, малолетние карманники, пьяные дети… Наркоманы в полуулете высовывались из окон над магазинами и визгливо перекликались через улицу. Внезапно транспортный поток разделился на две реки: собаки, торговцы и мотоцикл Фолта хлынули на тротуар, уступая дорогу закопченному гиганту — шаттломобилю, космическому челноку на двух колесах; антиграв удерживал его длинное туловище в горизонтальном положении.

Память Эверетта сохранила все в точности — но уже измененным. А может быть, изменился сам Эверетт. Город всегда лежал в руинах, в нем царил Разлом, о чем, возможно, многие жители даже не подозревали.

«Если останусь здесь, — подумал Эверетт, — то в конце концов, наверное, стану таким же, как они».

Фолт пытался вернуться на проезжую часть, но изъеденный ржавчиной робот-телеевангелист, шатаясь, заступил мотоциклу путь. Каждое движение ферропластмассовых конечностей отзывалось скрипом, и когда робот молитвенно опустился на колени, Эверетт увидел разлохмаченные резиновые подошвы. Фолт посигналил, телеевангелист, поднял голову — квадратный ящик с компьютерным изображением лица на дисплее — и забубнил проповедь, таращась на них видеоглазом.

Эверетт вспомнил и эти машины, хотя ни одну из них не видел в столь плачевном состоянии. Как правило, они не упускали даже пустяковой возможности разразиться проповедью на углу, проповедью, дабы обратить прохожих в любую веру из своего богатого арсенала. Этот же робот призывал поклоняться только ему самому.

Фолт снова посигналил. Изображение на экране — щекастая физиономия сельского проповедника средних лет — дрогнуло: на лбу и подбородке пролегли морщины.

— Заблудшая овца, — сказал робот, — не надобен ли тебе пастырь?

— Прочь с дороги, — рявкнул Фолт.

Телеевангелист лишь основательнее расположился на асфальте и обвиняюще наставил палец.

— А может быть, ты дьявол?

— О, Господи! — Фолт, упираясь пятками в тротуар, покатил мотоцикл назад.

— Дьявол! Реки имя владыки твоего! — кипятился робот. Из карманов его ветхой хламиды сыпались на асфальт религиозные брошюры.

Теперь Эверетт вспомнил и Фолта. Вспомнил свое противоречивое отношение к нему: симпатию пополам с презрением. Эверетт и Кэйл дружили, а Фолт был в компании третьим. Ходил за ними, точно собачонка. Последним вникал в любую хохму. Вот как подвела память… Эверетт покраснел от стыда, вспомнив, как позволил Фолту без толку таскать его по всему Вакавиллю да еще учинить скандал в ресторане… Эверетт без труда избежал бы такой неприятности, но Хаосу недоставало его знаний.

«Дурак ты, Хаос, — подумал Эверетт. — Но все-таки ты привел меня сюда».

Аллею Ноу окутывал туман. Въезжая в него, Эверетт вдруг вспомнил зелень. И поспешил забыть. Сплошное зеленое марево в горах не имело никакого сходства с белым покровом на холмах по обе стороны аллеи. В Сан-Франциско всегда туман.

Город исчез — казалось, они вернулись в пустыню. Лишь изредка из тумана выглядывала крыша, да иногда он редел настолько, что показывались дома по сторонам улицы. Но здесь, в отличие от района Саб-мишн, было тихо, машины стояли либо запаркованные, либо брошенные, на тротуарах не было ни души, а за тротуарами подъездные дорожки и лестницы вели опять же в туман.

Когда Фолт затормозил у ворот Хочкисса, Эверетт обомлел — он сразу узнал это место. Дом, надменный и неприступный, возвышался над стеной из кипарисов. Верхний этаж был почти целиком стеклянный, на смену викторианской архитектуре пришел модерновый оранжерейный стиль. Солнца было не видать, но стекло все равно разбрасывало блики, и у Эверетта заболели глаза. Сразу за воротами Фолт оставил мотоцикл, и по мощенной булыжниками подъездной дорожке они с Эвереттом пошли молча.

Фолт спустился по бетонной лестнице на цокольный этаж. Эверетт посмотрел на верхнюю дверь и вспомнил кое-что еще.

— Кэйл живет здесь вместе с отцом?

— Увидишь.

Когда-то цокольный этаж служил Эверетту и Кэйлу штаб-квартирой, здесь они вовсю хохмили, и Фолт смеялся последним. А теперь этаж больше смахивал на пещеру троглодита. На полу — вразброс одежда и постельное белье, зато нет ни книг Кэйл а, ни компьютера.

— А где Кэйл? — спросил Эверетт.

— Теперь тут живу я, — ответил Фолт. — Пива хочешь?

Эверетт пожал плечами.

— Сейчас. — Фолт подошел к огромному обшарпанному холодильнику; эмаль цвета яичной скорлупы была изуродована пятнами ржавчины. На дверце висел замок. Фолт нашел в кармане ключ, открыл замок, отворил дверцу, и Эверетт мельком увидел содержимое: на нижних полках стояли шестибутылочные упаковки, в верхнем отделении и нишах дверцы отсвечивали закупоренные пробирки.

Фолт вручил Эверетту бутылку пива, взял другую и тщательно запер холодильник. Эверетт рассмотрел бутылку. Пробка была зажата с помощью слесарного инструмента, возможно, плоскогубцев, что ободрало металлические рубчики. Этикетка, наклеенная поверх выцветших остатков предыдущей, гласила: «Настоящий эль Уолта». Эверетт пригубил — кустарщина. На ступеньку выше джина того разлива, который он пивал в Шляпвилке. Но только на ступеньку.

— Где Кэйл? — снова спросил он. И подумал: «Где Гвен»? Но не произнес.