Казимир Баранцевич - Царица бедных. Рассказы

— Да, да, я вижу! — сказал начальник.

Но так как он имел похвальное обыкновение в некоторых делах советоваться с супругой, то встал и пошел на её половину.

Супруга начальника была немного моложе своего мужа, но, как большинство женщин, не лишена была некоторой доли кокетства, что и обнаружила тотчас же, при рассмотрении программы.

— У него тут есть очень интересный номер! — сказала она, возвращая афишу мужу.

— Какой именно? — спросил тот.

— Парижские модницы! Какие это модницы: нынешние, или старинные? А может быть всё это одна насмешка, может быть, под названием модниц он покажет каких-нибудь оборванных уродов?

— Каше пустяки! — отвечал муж — если сказано: модницы, значит это — настоящие модницы, как следует быть. Конечно, ты там увидишь шляпки самого последнего фасона, и платья такие, какие носят только в Париже. Меня смущает более серьезное обстоятельство; я хотел бы знать, что это за «торжественное шествие знатных особ», каких именно и как оно, вообще, поставлено? Придется посмотреть предварительно, пусть комедиант устроить репетицию!..

Как бы то ни было, программа была утверждена, представление разрешено, и счастливый итальянец под дождем, по грязи, бросился в типографию печатать афиши. Помещение ему рекомендовал сам начальник, — залу местного собрания, — и, как почтенный и выдающийся член, обещал, что зала итальянцу будет отдана за самую снисходительную цену.

Обо всех этих скучных подробностях, может быть, и не следовало бы упоминать, если бы не имелось в виду то обстоятельство, что бедный старик, хотя и устал, и изголодался, и промок, тем не менее, благодаря тому, что всё так хорошо устроилось, чувствовал себя на седьмом небе.

Экспансивный и по-детски живой как все вообще итальянцы, старый Иеронимо, устроив свои дела, забежал к начальнику с целью выразить ему благодарность и от избытка радости лакею, сообщившему, что начальник не принимает, — дал на чай довольно ценную для такого, как он, бедняка монету.

Веселый, счастливый, мурлыча под нос песенку, итальянец вернулся в свой скверный номер гостиницы, заказал любимое кушанье, — яичницу с луком и чесноком, — и в ожидании её, а также обещанных к вечеру из типографии афиш, уселся с трубкой на диван.

Ноги его ныли от ходьбы и сырости, язык был сух, желудок пуст, и голова болела, — ему как будто немного нездоровилось, но он мало обращал внимания на свое не здоровье, так как весь был поглощен думами о предстоящем представлении. В особенности озабочивал его тот номер, который: заинтересовал начальника: «торжественное шествие знатных особ». Для этого шествия, очень сложного, состоявшего из представителей всех народов, населяющих и когда-либо населявших земной шар, требовалась масса фигур, одетых в дорогие, пышные платья. Поэтому нужно было тотчас же, не откладывая дела, заняться самой тщательной разборкой ящика и осмотром марионеток, а также исправить все недочеты, которые могли оказаться вследствие долгого пребывания ящика в пути.

Яичница не замедлила явиться на столе, проголодавшийся, утомленный старик не замедлил покончить с нею, и, подкрепив силы, с трубкою в зубах, мечтая о предстоявшей работе, протянул руку к ящику.

Но, прежде чем открыть крышку ящика, он подумал какой это старый, ветхий ящик и как бы хорошо было, если бы вместо его был другой, красивее и прочнее.

— Ведь это всё тот же ящик, — сказал сам себе Иеронимо, — который ты, пятнадцать лет тому назад, — шутка сказать, целых пятнадцать лет, вынес на своих плечах за городские ворота дорогой и славной Падуи! Пятнадцать лет, пресвятая Мадонна! Интересно, что поделывает дочерин бамбино Паоло, которому тогда был всего год с небольшим? Уморительное создание был этот бамбино! Маленький, черненький, совсем жучок, он так бойко, так смышлено смотрел своими черными глазенками и тянулся к моему носу, словно это был невесть какой диковинный предмет!.. А бедная дочь! Ведь у ней тогда готовился новый ребенок, и если этот ребенок был девочка, то теперь, через пятнадцать лет, она уж невеста!.. Невеста! Дочь бедного рабочего на шоколадной фабрике! Кто посватается к такой невесте!

Старый Иероним хорошо помнит, что он дал слово, да, он помнит это слово, но иное дело дать, иное дело исполнить!.. А обещался я, ни более, ни менее как прийти с хорошим приданым для будущей внучки… Эх, Иеронимо, Иеронимо, зачем ты такой самонадеянный!.. Приданое, да еще хорошее!.. Чудак ты, Иеронимо, большой чудак! Лютая нужда выгнала тебя из родного города, она же была твоей неизменной спутницей в течение всех этих скитальческих пятнадцати лет, а ты, поди-ка и теперь мечтаешь о приданом для внучки.

Да жива ли еще она, эта твоя внучка, а если и жива, то… почему знать, где она находится? Может быть… Нет, нет, лучше об этом не думать!

Иеронимо замахал руками как бы стараясь действительно отогнать от себя неприятную мысль, и снова впал в глубокую задумчивость.

— Почему же этот новый ребенок должен быть непременно девочкой? — задал он себе вопрос, — ведь это мог быть мальчик? И даже наверно был мальчик! Такой же славный бамбино как тот, первый, и назван он, наверно, в честь его, дедушки, Иеронимом! И теперь оба помогают отцу! Что-нибудь делают, что свойственно молодым людям! Например, продают газеты, служат гидами для иностранцев, а может быть, и работают на фабрике… Так что он, старый Иеронимо, пожалуй, и не нужен со своим «приданым?» Конечно, не нужен! Кому он нужен, старый, выживший из ума болтун! Птенцы оперились и вылетели на свободу. Может быть, их уже нет, а может быть дела их пошли так хорошо, что они пробрались в Неаполь, а не то и в самый Рим? И живут в достатке, хорошо, и забыли тебя! А ты, старый, всё болтаешься по свету со своими куклами и тешишь детей и глупцов! Ну, так что же? А я, всё-таки, люблю свои куклы и не променяю их ни на что! И жизнь свою, как она ни тяжела, не променяю ни на какую другую!.. Пусть другой раз мне нечего есть, но зато я свободен как птица, куда захотел, туда полечу! Да, вот оно что!..

На столе горела свеча, тускло освещая мрачный, прокопченный табачным дымом номер, гостиницы и его убогую обстановку из пары стульев, кресла, дивана и железной кровати, прятавшейся за темной ситцевой занавеской заслонявшей альков. Итальянец сидел на полу, перед раскрытым ящиком, вынимал по одной марионетке и бережно клал на диван. Нам уже известно, что у старика, как у многих южных людей, вследствие живости темперамента и фантазии было обыкновение говорить вслух. Этому обыкновенно не изменил он и теперь, сопровождая каждую вынутую им куклу соответствовавшим ей замечанием. Первая лежавшая наверху и попавшаяся в руки Иеронимо фигурка была — городской страж. Страшно длинные черные усы на гладко выбритом лице придавали этой фигуре, облаченной в короткий синий плащ и с красным кепи на голове, необычайно воинственный вид.