Север Гансовский - Шесть гениев (Сборник)

Она подала мне письмо Бледного.

Я начал было его распечатывать, услышал рядом тихий вздох, увидел вытаращенные глаза хозяйки и обернулся.

Проклятье! Я совсем забыл про черную стену.

Хозяйка выбежала, я в растерянности подошел к столу и взялся за аппарат.

Дверь опять отворилась. Дурнбахер шагнул в комнату. Из-за его плеча высовывалась перепуганная физиономия фрау Зедельмайер.

Неожиданно я ощутил полное и глубокое спокойствие. А зачем мне теперь унижаться перед ними?

Комната-то уже не нужна.

— Что вам угодно, господин крейслейтер?

Это прозвучало холодно и вежливо.

Мгновенье Дурнбахер смотрел на меня, потом сдавленно крикнул:

— Не выпускать!

И бросился ко мне, протянув руки.

С тем же спокойствием я пригнулся, пропустил над собой его руки, выпрямился, подождал, пока он обернется, и ударил его справа в челюсть.

Удар получился сухой, как вспышка. Дурнбахер еще стоял, но был уже разрушен. Глаза у него стали закатываться, лоб и щеки побледнели. (Все совершалось в течение долей секунды).

Я ударил его еще снизу, и он рухнул, складываясь сразу в коленях и в поясе.

— Hy, — сказал я, глядя на хозяйку.

Она крысой метнулась на площадку. Даже не очень торопясь, я взял молоток, несколькими удавами раздробил аппарат, ссыпал осколки в карман, перешагнул через лежащего Дурнбахера и спустился вниз по лестнице.

Проходным двором я вышел на Риннлингенштрассе и не узнал ее.

Начало вечереть, но не было обычного сияния неоновых реклам. Освещенная одними только газосветными лампами улица казалась непривычно темной и странным образом непривычно оживленной. Однако это было оживление особого рода. Магазины были закрыты. Люди не шли, а стояли там и здесь маленькими и большими группами. В воздухе висел возбужденный испуганный говор. Автомобилей было мало. Лишь время от времени на западную окраину города проезжали грузовики с войсками.

Я подошел к одной группе. Там главенствовал средних лет мужчина в котелке.

— В муниципалитете считают, что непосредственной опасности пока нет. Во всяком случае никто еще не пострадал от пятен.

— А радиация?

— Радиации они не испускают, — возразил мужчина. — Единственное, что может быть — это взрыв. Пятна поглощают световую энергию, ничего не отдавая взамен. Поэтому могут быть взрывы. Но не сильные.

— А почему тогда эвакуировали Вестгофен? — спросила женщина. Она сжала зубы и покачала головой. — Ну, если б знать, кто это делает.

Грохоча, проехала танкетка. Потом еще одна. Молодой парень с большой корзиной астр сказал:

— Что же мне делать? Я принес по адресу цветы, но там никого нет. И наш магазин тоже закрылся.

Девушка рядом со мной прошептала:

— Пятно у дверей в полицейский Комиссариат они огородили…

Ага, значит, дошло! Все во мне возликовало на миг, и я, усмехаясь, пвшагал дальше.

Угол Бремерштрассе и Парковой был закрыт. Две цепи полицейских перегораживали улицу. У входа в Комиссариат я увидел дощатую стену, которой обнесли место, где я поставил пятно.

Здесь в толпе преобладало мнение, что пятна все же являются источником радиации. Рассказывали, будто несколько полицейских уже получили большую дозу и положены в больницу. Передавали, что полностью эвакуирован район богатых особняков, где возле дома председателя банка появилось первое пятно…

Я проходил мимо Таможни, когда по улице понеслись крики:

— Экстренное сообщение! Экстренное сообщение!

Разыскивается Георг Кленк!

Парень с сумкой на боку раздавал листки.

У меня екнуло сердце. Так странно и страшно было услышать свое имя. Как если бы я оказался голым на тротуаре среди толпы. На миг я испугался, что я и сам не выдержу и крикну: «Вот он — я!» Потом я сказал себе: ты же хотел этого.

Мужчина рядом прочел вслух:

«Разыскивается Георг Кленк сорока трех лет. Каждый, знающий его местонахождение, обязан немедленно сообщить в полицию или ближайшему воинскому начальнику, а также принять все меры к задержанию упомянутого лица»…

Это был длинный-длинный вечер. Я шел, постепенно пробираясь к вокзалу.

У Гальбпарка толпа окружила группу солдат.

Разглагольствовал молодой офицер.

— Это физик, понимаете? Маньяк, человеконенавистник. От них все зло — от этих физиков и математиков. Один выдумывает атомную бомбу, как Эйнштейн, второй — водородную, а третий ставит пятна. Теперь важно, чтоб он не ушел к русским. Но мы охотимся за ним. Ему некуда деться…

«Охотимся!» У меня потеплело в душе, когда я услышал это слово. «Охотимся за одним типом», — сказал толстый штурмовик почти тридцать лет назад, когда я был мальчишкой и видел, как гнались за беглецом в Старом Городе. И вот теперь охотятся за мной. В этом была странная, не изведанная мной радость — присоединиться.

Я спросил:

— Но как же вы его поймаете?

Офицер вгляделся в темноту.

— Ему некуда деться. Весь город против него. Он нигде не укроется.

Однако то была ошибка, что я заговорил. В толпе меня трудно было увидеть и узнать, но голос человека так же индивидуален, как и его лицо.

Прошла минута, и вдруг кто-то взял меня сзади под руку. Осторожно. Трепещущим прикосновеньем.

Я обернулся. За моим плечом было бледное лицо Крейцера. Его губы шевелились. Он силился что-то выговорить и не мог. Следа не осталось от его обычной аккуратности. Волосы были растрепаны, галстук сбит на сторону, плащ надет как-то наперекос.

Наконец он обрел голос.

— Ты… Значит, это все-таки ты!

Он схватил меня крепче.

— Как ты мог так обмануть меня? — Но тихим голосом.

Не раздумывая далее, я оттолкнул его и пустился бежать.

И тогда сзади раздался визгливый крик:

— Держите его!.. Держите, это он!

На улицах Старого Города было пусто и темно. Я мчался, не зная куда, но, сделав несколько поворотов, понял, что инстинкт ведет меня в определенном направлении. Я повторял тот путь, которым бежал беглец в 35-м году. Пронесся короткой Кайзеровской и свернул на Гинденбургштрассе. Редкие прохожие шарахались с дороги, пугаясь шума и грохота, которые следовали за мной. Я бежал прямо к тому дому на маленькой площади Ратуши, где черная лестница сообщается с парадной. И было неизвестно, повезет ли мне больше, чем тому мужчине с прядью волос через лоб.

Раздался один выстрел, другой. Легкий топот чьих-то ботинок был почти рядом за мной. Я чувствовал, что это Крейцер.

Почти вплотную, один за другим, мы вынеслись на площадь Ратуши. На ходу я мигнул длинноносой каменной красавице и бросился во двор знакомого дома.

Черная лестница была освещена. Мне уже не хватало воздуха, легкие жгло огнем — так мчаться мне не приходилось уже лет восемнадцать. Я вбежал на второй этаж и остановился.