Марк Басанин - Алис

Впрочем, через несколько дней уже нечего было думать о переезде куда бы то ни было. Палтов совершенно обессилел. По целым дням он лежал на диване с закрытыми глазами, в состоянии полузабытья. Когда Гординский убедился в том, что болезнь его приятеля перешла в более тяжелую форму, он пришел в отчаяние. Вне себя, он кинулся к лечившему Палтова профессору и, объяснив ему, в каком положении его друг, просил его приехать. Тот явился, осмотрел больного, расспросил самым подробнейшим образом Гординского, причем все время лицо его хранило недоумевающее выражение и, наконец, сказал:

— Знаете ли, это совершенно необыкновенный случай! Я становлюсь в тупик. По моему, с ним все кончено. Он вот так и умрет, как лежит сейчас, так что вы и не заметите. Все признаки отравления крови. Где и как мог он заразиться — не понимаю. Я отказываюсь быть ему полезным. Это верная, хотя и медленная смерть.

Гординский умолял его сделать все, что он может, и тот обещал ему попробовать, хотя не ручался за успех.

Когда профессор уехал, Гординский сел около Палтова и долго всматривался в его бледное, исхудалое лицо. Заметив, что тот не спит, он сказал:

— Борис, скажи мне, пожалуйста, что ты чувствуешь?

— У меня очень болит голова, — слабо ответил Палтов. — Это кто сейчас был?

— Доктор. Борис, что с тобой случилось? Ты серьезно болен. Может быть, от твоей откровенности зависит твое спасение.

Палтов молча отвернулся к стене.

К вечеру ему стало несколько лучше. Профессор, опять посетивший его, изумился.

— Вся надежда на природу. У него, кажется, крепкий организм, может быть, и выдержит.

Ночь сравнительно прошла спокойно, и Гординский даже позволил себе заснуть часа на два. Утром он заметил, что Палтов спал крепким и покойным сном. Чего с ним давно уже не было, он с аппетитом выпил стакан чаю и съел небольшой кусочек французской бужи.

Среди дня опять заехал профессор. Гординский с восторгом передал ему свои наблюдения над больным, но тот только нахмурился.

— На это, голубчик, не смотрите, — сказал он ему. — Это ненадолго. Припадки опять возобновятся и в сильнейшей степени. Нам еще предстоит длинная и упорная борьба, и я не решусь сказать, что мы победим.

Вечером Палтову подали письмо, и вот что в нем было написано: «Вас просят выдать двадцать пять тысяч рублей. Вы отравлены сильным, постепенно убивающим ядом. Противоядие здесь неизвестно, да никто и не определит, чем вы отравлены. Завяжите двадцать пять тысяч кредитными билетами (непременно кредитными и преимущественно крупными) в белый платок и перевяжите его крест-накрест красной лентой. Деньги должны быть положены в четверг, в 9 часов вечера, на Тверском бульваре, на скамейку, что стоит против эстрады. Как только они будут получены, вам тотчас доставят лекарство и вы выздоровеете, Умоляю вас, не упорствуйте. Сделайте это для меня».

Палтов горько усмехнулся и протянул письмо Гординскому. Тот пришел в ярость.

— Это наглый шантаж! Послушай, этого нельзя так оставить. Я заявлю полиции.

— А я умру?!

— О, черт! Но кто же поручится, что они действительно имеют противоядие? Может быть, это ложь.

— Даже вернее, что ложь, — безнадежно согласился Палтов.

— Нет, это неслыханно. Я тебя спрашиваю: в Европе мы или в Азии? Надо, однако, положить им деньги. Но что я все говорю «они» да «им»? Кто такие эти «они»? Кто тебя так поддел? Что это за дикая история?

— Это Алис, — прошептал Палтов.

— Алис? — изумился Гординский. — Петербургская Алис! Она в Москве! Где же она живет?

— Не знаю.

— Ты был у нее?

— Был.

— И не знаешь ее адреса?

— Не знаю. Ни улицы, ни дома не знаю.

— Может быть, узнаешь улицу или дом, если тебе покажут их?

— Ничего не помню. Все мне представляется смутно, как во сне. Помню только негра.

— Какого негра?

— А может быть, это и не был негр. Он вытащил меня на улицу, именно вытащил, я, кажется, сам идти не мог, и бросил на ступеньках какого-то кабака.

— Черт знает что такое! — волновался Гординский. — Да отчего же ты мне ничего не сказал?

— Ну, мало ли отчего не сказал. Однако, как же нам поступить?

— Непременно надо добыть лекарство и хоть для виду положить им деньги. Я уж что-нибудь придумаю. Вот что, я сейчас уезжаю.

— Куда ты?

— Нет, ты, пожалуйста, не мешай! Я заявлю кому следует. А во-вторых, ты дай мне чек, и я получу в банке двадцать пять тысяч. А там мы что-нибудь придумаем. Главное, срок-то короткий, — завтра, в 9 часов вечера, что тут успеешь сделать.

— А знаешь что, Гординский, — уныло и с отвращением сказал Палтов, — махнем на них рукой. Противоядия у них, наверно, нет, просто меня отравили. Я вот вспомнил, что ел там апельсин. В этом апельсине и был яд.

— И зачем ты ел апельсин? — с отчаянием вскричал Гординский. — Я не могу оставить этого дела.

— Как знаешь, мне все равно.

В воздухе была разлита вечерняя прохлада. Было тихо и ясно. На западе, постепенно переходя в палевые тона, бледнела розовая полоса зари. Тверской бульвар был переполнен гуляющими. Было воскресенье. На эстраде лихо разыгрывал банальные, всем известные пьесы военный оркестр. Все скамейки были заняты, и толпа гуляющих непрерывно сновала мимо эстрады.

По одной из боковых дорожек, не спеша, шел Гординский. В нескольких шагах за ним следовал другой молодой человек, тоже студент. По-видимому, между ним и Гординским существовало какое-то тайное соглашение. Время от времени они обменивались друг с другом беглым выразительным взглядом. В кармане Гординского лежала пачка кредитных билетов, обернутая в носовой платок и перевязанная красной лентой.

Он посмотрел на часы. Было без пяти девять. Скамейка, на которую, следуя инструкциям, следовало положить деньги, была вся занята. Но это обстоятельство нисколько не смутило ни Гординского, ни его спутника — переодетого сыщика. Не успели они приблизиться к ней, как один из сидевших поднялся, и Гординский тотчас же на свободное место положил белый узелок. Никто из сидевших на скамейке не выразил недоумения, так как это тоже были или переодетые полицейские, или сыщики, которые действовали по заранее выработанному плану. Предполагалось, что как только неизвестный, которому поручено было овладеть пакетом с деньгами, подойдет к скамейке и протянет к нему руку, он тотчас же будет арестован. Что же касается обещанного противоядия, в него не слишком-то верили служители общественной безопасности. Гординский, хотя и был противного мнения, не рассчитывая на свои силы, положился вполне на полицейских. Прошло уж минут двадцать, а пакет все лежал, не привлекая ничьего внимания. Музыка по-прежнему гремела на эстраде, толпа по-прежнему сновала взад и вперед.

Начинало темнеть. Вдруг над головами кучки, собравшейся у скамейки, зашуршали листья. Гординский поднял голову и увидел большого старого ворона. Он сидел как раз над пакетом. Глаза его были устремлены на красную ленту. Они глядели умно, как у человека, и блестели синеватыми металлическими точками. Гординского заинтересовала эта птица. Он указал на нее кой-кому из присутствовавших. Ворон сидел так низко, что, поднявшись на цыпочки, его можно было достать рукой. Но он, по-видимому, не боялся людей. Он сидел совершенно спокойно, не шевелясь и, казалось, наблюдал гуляющих. Вдруг он резко каркнул. Все невольно закинули головы.