Сергей Жемайтис - Жестокий шторм

Мистер Гордон шел по пустынному коридору, наполненному голубоватым светом ртутных ламп. Судно казалось вымершим, оно слегка вздрагивало, и хотя шла высокая мертвая зыбь, качки почти не ощущалось. Впереди показались два матроса в полотняной униформе — негр и белый.

— А, док! — сказал негр. — Уже гуляете?

— Иду навестить своего друга.

— Кинга? — спросил белый матрос. — Хорошая у вас собака.

— Да, собака очень хорошая. Вы только заступили на вахту?

— Нет, уже два часа на вахте, — ответил негр.

— Хорошая ночь, — сказал белый матрос.

Профессор пожелал им счастливой вахты и двинулся дальше.

«Что, если эти два симпатичных парня сейчас выключат противопожарную систему и замкнут провода? — подумал мистер Гордон и тут же отогнал эту нелепую мысль: у матросов были славные лица и хорошая, сердечная улыбка. — Нет, эти славные ребята на такое не способны. Кроме того, поджог может быть осуществлен только на стоянке: там меньше риска сгореть самим».

Гарри Уилхем стоял возле клетки с сенбернаром и, зевая, наблюдал, как тот лакает из миски воду.

— Вот и вы, док, как всегда, являетесь в одно время, а я уже с час как проснулся. Этот пес вначале выл, потом стал чихать и наконец залаял. Сами можете понять, какой тут может быть сон. Воет он, должно быть, все еще от тоски по Сигме, а лаял — требуя воды. Вот ваш Кинг ведет себя гордо, как король в Тауэре: ничего не попросит, молчит и только смотрит, будто хочет сказать: попал ты с нами, Гарри, в переделку. Кинг! Порезвись возле хозяина. — Он открыл дверцы клетки. Бульдог не спеша вышел, потянулся, зевнул и пошел обходить столбики и кучки песка. Болонки затявкали, демонстрируя злую зависть.

Гарри Уилхем сказал:

— У собак характер их хозяев. Видите вон ту сучку, рыженькую, с вытаращенными зенками? Звать ее Фанни, а хозяйку — Пегги Пульман. На редкость противная старуха. Говорят, у нее десять миллионов! Куда ей столько? Ведь съедает всего пару яиц в день, булочку, жидкий супчик да кашку. Меньше своей болонки. А жадна, как крокодил. За все время отвалила мне десять центов: «Выпейте, Гарри, в праздник». Я эти десять центов дома к порогу прибью, чтобы за него все жадюги запинались. — Матрос улыбнулся.

— А вообще, док, жизнь — хорошая штука! Вы только посмотрите, как океан стелется под нами! Судно наше мчится, как электричка. А впереди новые страны, города! В Японии сейчас цветут вишни… Все будто бы так идет отлично, что лучше и не придумать. — Он умолк и прислушался. — Как будто вибрация усилилась. Замечаете?

— Да, судно вздрагивает. Разве это не допускается?

— Ход у «Глории» как у той девицы, что пройдет с полным стаканом на голове и капли не прольет. А сейчас что-то ее залихорадило. Духи, ну ребята из машинной команды, говорили, что левая турбина барахлит. Да ничего, в Японии механики починят. Вы не беспокойтесь, док, она и не от такой тряски не развалится. Пса пока не берете?

— Возьму после завтрака. Будь умником, Кинг. До свидания, Гарри.

После выхода из Гонолулу мистер Гордон ежеутренне посвящал час осмотру помещений «Глории». Невольно его увлекли эти экскурсии по спящему судну, он ходил по палубам, не переставая поражаться людскому гению, совершившему путь от неоструганной долбленки до этого плавучего чуда. Сотни поколений судостроителей создавали и совершенствовали каждую деталь на тысячах судов во всех морских странах, и вот коллективное умение, опыт, талант воплотились в «Глории». Доктора восхищал уют обширных холлов, устланные коврами лестницы, картины на переборках; он любовался грандиозным изгибом шлюпбалок, стоящими под ними белыми баркасами и катерами, трогал руками надраенную медь поручней, бронзовые пластинки на ступеньках трапов… На баке его приводили в трепет гигантской толщины канаты, брашпиль, чудовищные якоря. Задрав голову, он смотрел на серебристые мачты, на вращающиеся антенны локаторов. Капитан Смит разрешил ему заглядывать иногда в ходовую рубку, куда он входил как в храм.

Сегодня мистер Гордон, оставив Гарри Уилхема, сразу поднялся на верхнюю падубу — встречать восход солнца. «Глория» шла по Токийскому заливу. Над облаками поднимался конус Фудзиямы. Вершина горы пылала рубиновым огнем.

На палубе находились всего лишь два пассажира, оба лежали в шезлонгах под яркими шотландскими пледами, один явно спал, другой, закрытый до глаз, подмигнул мистеру Гордону, когда тот проходил мимо.

— Отличная погода! Не правда ли? — спросил он.

— Великолепная! — охотно ответил мистер Гордон. — Все ранние утра хороши, даже в городе, а здесь — другой мир. Что за волшебная гора!

— Это вы правильно — насчет волшебства, — ответил человек в шезлонге и выпростал из-под пледа рыжую бороду. — Я видел много вулканов и других горных вершин. Видел Везувий, Килиманджаро. Прекрасны вулканы на русской Камчатке, в Южной Америке, на Курильских островах, да и на Гавайях тоже, но ни одна гора не может сравниться по красоте и благородству с Фудзиямой. Смотрите, эта громада плывет над облаками, будто кто-то держит ее на могучей ладони.

— Хорошо вы это сказали — на ладони, — одобрил мистер Гордон.

— В такие утра невольно родятся поэтические строки. — Рыжебородый посмотрел на спящего. — Фрэнк!

Тот открыл глаза, болезненно поморщился и с неудовольствием повернул голову.

— Слушаю вас, сэр.

— Запомни, Фрэнк, следующий набросок: в ясном утреннем воздухе все предметы кажутся легкими и невесомыми. Они как только что родившиеся мысли, и лучезарная Фудзи плывет над океаном, и кажется, что мать Вселенной Аматэрасу держит ее на своей ладони. Неплохо, Фрэнк?

— Как всегда, сэр.

Рыжебородый обратился к мистеру Гордону:

— Это его высшая похвала. Фрэнк у меня выполняет обязанности записной книжки, у него абсолютная память и филологическое образование, он помнит все, что прочитал и что услышал. Если бы вы знали, как он облегчает мне работу! Для того чтобы слагать стихи, голова должна быть чистой, как сегодняшнее утро. Фрэнк, запомни и этот пейзаж!

— Есть, сэр. И если разрешите, то можно добавить?

— Валяйте, Фрэнк.

— И пуста, как барабан.

— Грубовато, Фрэнк. Вы теряете чувство меры. Хотя и тут что-то есть. Прибереги для сатирической баллады.

— Есть, сэр, — зевнул Фрэнк.

Неожиданно для мистера Гордона рыжебородый поэт впился глазами в его туфли и спросил, подмигнув:

— Сорок четыре, восьмая полнота?

— Да, — ответил, несколько смутившись, мистер Гордон.

— Фирма «Нигрем и сыновья», не так ли?

— Не помню, как-то не обратил внимания.

— Напрасно. «Нигрем и сыновья» выпускают лучшую обувь на земном шаре. Можете мне поверить, потому что я и есть «Нигрем и сыновья»! Хотя сыновей можете отбросить, нет никаких сыновей. Они для солидности. Просто Нигрем. Нобби Нигрем, обувной король, к вашим услугам!