Брайан Олдисс - Теплица (сборник)

Мангалян говорил в шутливом тоне, уже расслабившись на солнышке и не испытывая тяги к беседе. Он вспоминал Розмари Кавендиш, сожалел о собственной неприступности. С другой стороны, и в ее поведении читалась своего рода заносчивость. Ну да чего теперь рядить, было да прошло, словно сон… Пять лет уж минуло, как Розмари оставила Землю ради своих фарсидских занятий.

— Увы, месье, я пришел к заключению, что идея о жизни на Марсе есть не что иное, как химера. — Адриан Амбуаз старательно демонстрировал сожаление, в том числе изящной, полной личного достоинства позой. В официальной профессорской мантии, с вежливой улыбкой на устах, он стоял и сверху вниз выжидательно глядел на Мангаляна, который и не думал подниматься со своего места. — Я поддержал вас в диспуте, но вот личное участие… Нет уж, увольте. Пусть здесь, на Земле, вечная сумятица, путаница и междоусобица, ну а на Марсе что? Вечная скука? И неразрешимая проблема мертворождений?

— И все-таки, Адриан, стоять на той молчаливой планете… Разве это не успех, не достижение прикладной науки? Ведь эту мечту лелеяли столетиями, и сейчас она уже не просто мечта — это скорее сон наяву, который вот-вот…

— Да-да, конечно. В свое время люди сочиняли истории с привидениями, однако уже лет двести пишут рассказы, которые вы, наверное, поспешите окрестить научной фантастикой — сплошные надуманные приключения, о чем зачастую свидетельствует их невдохновленный стиль.

— Ах вот как? Вы, стало быть, не только врач, но и литературный критик? — скривив губы, ответствовал Мангалян, глядя куда-то вдаль.

— Нет-нет, я просто хочу сказать, что в этих повестях не видно подлинной работы мысли, они всего лишь пытаются развлечь сенсационностью неких завоеваний или катастроф. Несерьезное, поверхностное сочинительство.

Мангалян не мог допустить столь огульного охаивания.

— А знаете, сэр, мне в детстве — я в ту пору еще жил на Сан-Сальвадоре — попала на глаза одна книжка, сочиненная неким Гербертом Уэллсом. Позднее я узнал, что он был знаменит и весьма уважаем, пусть даже писал о несуществующих вещах. Конкретно та книжка называлась «Война миров», хотя лично я назвал бы ее «Война против Уокинга», о котором я до той поры и слыхом не слыхивал. Так вот эта история еще как критикует человечество. Если угодно, считайте это наказанием, поркой. Вот вам пример настоящей художественной прозы, или аналогии. Без героя — потому как если он и сыщется, то окажется болезнетворной бациллой.

Амбуаз сверлил взглядом небо, словно надеялся, что раздражение уйдет столбом пара в тропосферу.

— Уэллс был исключением. Наказанием, как вы изволили выразиться. И чего бы там ни утверждала поговорка, это вовсе не подтверждает правило. Сразу по выходу книги Уэллса один из американских журналистов написал продолжение, в котором целая флотилия ракет под командованием не кого-нибудь, а самого Томаса Алвы Эдисона вылетела к Марсу и… как там говорится по-английски?.. и разодрала им всем задницу? Изволите видеть, никакого морализаторства, одно лишь насилие. Уэллсовская ирония потонула в агрессии.

Мангалян ничего не ответил, только вдохнул. Наступила тишина.

Амбуаз с тревогой решил, что гость мог обидеться.

— Пожалуйста, поймите, я ничего не имею против фантазии как таковой. Если на то пошло, я сам в детстве зачитывался «Шпагой Рианнона», чье действие развертывается как раз на Марсе. Романтика в чистом виде, из всех целей — просто создание изящной истории. Кстати, если мне не изменяет память, там не было ни одного сложноподчиненного предложения. Я не сноб. Мне нравилась эта книга.

У Мангаляна окаменело лицо.

— Еще какие темы желаете обсудить?

— Прошу прощения, — ответил Амбуаз. Впрочем, руки он сунул при этом в карманы, намекая тем самым, что извиняется не вполне искренне. — Я просто хотел сказать, что насквозь фальшива любая идея о том, что человечеству — включая женщин, которых мы с вами так обожаем, — следует перебраться на Красную планету. Ведь при этом людскому роду грозит не только верное вымирание, но и более серьезная опасность.

— Другими словами?

— Постараюсь коротко. Вы в своих Соединенных Университетах внедрили селекционную процедуру, согласно которой в полет отправятся лишь интеллектуалы да смельчаки с уравновешенной психикой, и, стало быть, наш мир их потеряет. А ведь они страшно необходимы здесь. Именно в таких людях мы и нуждаемся, месье. У нас, знаете ли, дефицит отважных и добрых.

С ближайшей стены спрыгнул полосатый кот и уселся напротив, держа лапки вместе и внимательно разглядывая собеседников, будто собрался вершить над ними суд.

— Я понимаю, о чем вы, — ответил Мангалян, — а вот, скажем, университеты Бордо и Тулузы — нет, раз уже присоединились к СУ.

Амбуаз отмахнулся и от Бордо, и от Тулузы.

— Замечательные люди необходимы как раз тут, если мы хотим хоть на что-то уповать. Они являются залогом более здорового будущего. Дайте нам не ракетно-ядерные системы, а системы цивилизованного существования. Вот в чем состоит моя надежда.

— Надежда? Так ведь именно надежда и преодолевает все препоны и влечет на Марс. Колония уже продержалась… десять лет. Согласен, пока что, увы, ни одного живого младенца, но… Вы надеетесь чуть ли не на чудо, потому как видите, что этот наш мир — старый, изношенный мир — по-прежнему лишен здравомыслия или равновесия, несмотря на всех тех мудрецов и доброхотов, что в штанах, что в юбке, которые в нем отличились за минувшие столетия.

Амбуаз вздохнул:

— Да. И не будем забывать о миллионах, ведущих тихое скромное существование. Кто выполняет мелкую, но нужную работу ради невезучих. Скажем, кормит с ложечки инвалидов или читает вслух безграмотным в каких-нибудь скверах, на улицах или прямо у них в халупах. Но ведь они, может статься, и не утруждают себя надеждами, живут одним днем.

— А вот это, сэр, сущее расточительство ресурсов. Растительное прозябание. Куда лучше жить пессимистом, печься о судьбах мира, алкать чего-то другого, надеяться на новый шанс, быть вечно неудовлетворенным. — Мангалян умолк, на секунду захваченный воспоминаниями. Упустил Розмари, дал ей уйти; от нее осталось только имя… — Знаете, я вырос в большой семье, среди братьев и сестер. Мы были счастливыми сорванцами. Жаловались: мол, не хватает нам простора, приходится жить на крошечном Сан-Сальвадоре. Отличные пловцы, о да, но никудышные мыслители. Пожалуй, это и подстегнуло меня в зрелом возрасте восстать против оков нашей маленькой планеты.

— Марс-то еще меньше, — напомнил Амбуаз, притворно улыбаясь.

— Зато площадь его поверхности почти совпадает с площадью суши у нас.