Джеймс Ганн - Рождество ежедневно

Не густо, мягко говоря. Я продолжал искать. Где-то должна быть еще одна чековая книжка.

Ага. Вот. Тоже черная, только поменьше. Я полистал ее. Сколько снято! Что же осталось?

Сто двадцать один доллар… Невозможно! Три года в преисподней! Рехнуться можно!

Хлопнула дверь. Я оглянулся. Джин! В руках у нее был сверток.

— Ну вот, зачем выключил? — капризно, как ребенок, спросила она.

— Джин! — голос мой дрожал. — Где наши деньги?

— Ты о чем?

— Деньги где? Жалованье, что тебе выдала Компания за мою отсидку на маяке. Сто пятьдесят тысяч долларов. Где они?

— Но вот же чековая книжка, у тебя в руках. Там все указано.

Я упал в кресло. Меня буквально скрючило, и на время я лишился способности говорить.

Нет, на помешанную она не походила, рассуждала вроде бы разумно. Втолковывала мне вполне логично. Я даже готов был поверить в собственную бестолковость.

— Жизнь стала совсем другая, — терпеливо разъяснила мне Джин. — Чтобы достойно жить, теперь требуется покупать гораздо больше. Не спрашивай почему, но называется это жизненным уровнем, — назидательным тоном, как маленькому, втолковывала она. — А жизненный уровень с тех пор сильно повысился, вот.

— Но вот продукты… — перебил я. — Куда тебе столько? Их же за пять лет не съешь.

— Рекламировали… — рассеянно ответила она.

— А эти тряпки? Тебе и за всю жизнь не сносить. Сгниют раньше!

— Синтетика же не гниет, — удивилась моей дремучести Джин.

Я не стал спрашивать, что будет, когда комнаты забьются до потолка, вытеснив нас. Я испугался, что она ответит: «Начнем все сначала».

— Но как ты умудрилась столько истратить? — я уже хрипел.

— А что? «Кадиллак», новый кондиционер, — невозмутимо ответила она. — Ой, да еще много-много всяких штучек… — Она внезапно замолчала и быстренько так засеменила к телевизору.

— Не-ет! — закричал я. — Больше ты его не включишь!

— Хорошо, Фрэнк, — коротко согласилась она.

— Я жрать хочу. Марш на кухню! И чтобы никаких консервов! Бифштекс, лук, стакан молока.

— Хорошо, Фрэнк, — она послушно отправилась на кухню.

— А потом на неделю завалимся в постель! — крикнул я ей вслед.

Но получилось не совсем так.

Кухонная плита оказалась не подключена, пришлось давится холодными консервами. Что же будет дальше? Пожалуй, три года вне общества многовато для человека. Но жить-то как-то надо. Придется смириться и приспособиться. Но как? Я долго не мог уснуть, чувствовал себя обманутым, обидно до слез.

Снилась мне какая-то жуть. Я на маяке. Воет аварийная сирена, а я никак не могу проснуться. На маяк идет группа астероидов. Вот треснул прежний корпус, все крушиться. Нужен срочный маневр, а я никак не могу проснуться…

Я открыл глаза. Было темно, но я сразу сообразил, что я на Земле, в своей спальне, а кошмар творился наяву. Кошмаром стала вся Земля: все посходили с ума, и денежки мои вылетели в трубу. Три года невыносимого одиночества прошли впустую.

Я повернулся. Джин рядом не было. Моя Джин с огненно-рыжими волосами и анемичным телом куда-то ушла. Из столовой доносилась музыка, визжали и хрипели голоса.

Я с трудом добрался до двери, спотыкаясь о груды барахла. Джин в ночной сорочке неподвижно сидела перед телевизором, обалдело уставившись в него. По ее лицу, по стенам гостиной плясали разноцветные пятна.

Свирепая дрожь — казалось, что у меня на моих глазах вершиться мерзкое преступление, — прошла по мне волной и сменилась холодной яростью. Я ощутил тяжесть в руке. Латунный подсвечник! Где я его прихватил? Я прыгнул и изо всех сил ударил по экрану. От резкого хлопка заложило уши, со звоном посыпались стекла. Я бил, не переставая. Летели какие-то щепки, хрустела и лопалась электронная начинка, а я колотил и колотил, и не мог остановиться. От латунного подсвечника остался лишь изогнутый стержень, от телевизора — груда обломков.

Джин испуганно глядела на меня.

— Френк! — голос ее дрожал. — Френк…

— Немедленно ложись!

Она поднялась со стула, боязливо обойдя меня, и выскочила из гостиной. Я устало опустился прямо на пол.

Вот тебе и кошмарный сон… Бессмысленность, идиотизм происходящего не укладывались в голове. А, может, все проще? Сплю я себе на маяке и вижу всяческие сны. И чего только не присниться… Вот только никогда еще мне не снилось, что мне снится сон.

Боль почти парализовала руку, кровь ручьями стекала из глубоких порезов. Я отыскал в ванной полотенце и замотал руку. Вернулся в столовую. Сквозь шторы мало-помалу проступал рассвет. Снова сел. «Кто-то должен мне все это объяснить», — подумал я. Я вспомнил, кто мне может помочь, и встал. Под ногами захрустело крошево телевизора.

Я быстро оделся. Рука уже не кровоточила. Для начала я закрыл все двери, а ключи взял с собой. Вернувшись, я хотел застать Джин дома — нам еще многое предстояло обсудить.

Таймс-сквер грохотала. Нужное мне здание я увидел издалека. Оно высилось там, где сияли бы звезды, не погаси их день. Орали рождественские гимны, опять нещадно палило солнце.

«PER ASPERA AD ASTRA» — сверкали золотом буквы на фасаде здания.

Девиз нашего времени… Сейчас я крепко засомневался в этом. Не знаю, как насчет терний, но звезды выглядели паршиво.

— Здравствуйте. Входите, пожалуйста, — непривычно вежливо сказала секретарша. Хорошенькая, в обычном платье, она выглядела гораздо соблазнительнее тех, с дырками. — Господин Уилсон ждет вас. Можете пройти.

Именно из этого кабинета я отправился в космос три года назад.

— Вы ждали меня? — спросил я.

Моложавое лицо Уилсона выглядело по-прежнему обаятельным. Он приветливо улыбнулся.

— Да, я знал, что вы придете.

— Что происходит? Кто объяснит мне, отчего рехнулся весь мир? А может, дело во мне самом? Я ничего не понимаю!

— Присядьте, — спокойно сказал Уилсон. — Не спешите с вопросами. Три года — большой срок, а изменилось многое. Но для вас все произошло внезапно, и я понимаю, что вам приходится очень трудно. Хотите продлить контракт?

Я вздрогнул.

— Еще три года?

— Понимаю. Вам нелегко, — посочувствовал Уилсон. — Как бы вам объяснить… произошло в общем-то неизбежное. Все к этому шло. Немало потрудился Институт Рекламы, финансируемый различными филантропическими обществами. Институт изучал психологию потребителя и, судя по результатам, добился немалых успехов.

— В чем?

— В рекламе! — продолжал Уилсон. — Из искусства реклама превратилась в науку. Мы научились внушать потребителю покупать не только то, что ему нужно, но и то, что ему самому не пришло бы никогда в голову. И если раньше реклама принадлежала обществу, то теперь общество принадлежит рекламе.

Я старался его понять, а он продолжал декламировать:

— Еще предтечи научной рекламы нащупали верный путь. Суть его проста: подольше щекочите человека, и ему очень захочется избавиться от щекотки. Повторяйте, повторяйте, возбуждайте подсознание. И в один прекрасный момент оно овладевает человеком, и он неосознанно совершает поступки, которые в нормальном состоянии были бы невозможны. В нашем случае он идет и покупает.