Роджер Желязны - Князь Света (сборник)

Мы выдюжим. Мне надоело быть хранителем могил, и я действительно не хочу тратить попусту время, пока Пасха не пронижет своим звоном Дерево Мира, пусть даже происхождение мое подозрительно и дает основания для беспокойства. Когда колокола зазвонят на самом деле, я хочу иметь силы сказать: «Воистину воскрес», а не бросать дудочку и не спасаться бегством (дин-дон — колокола, клак-клак — зубы, потом копыта и т. д.). Сейчас самое время для всех добрых калликанзаросцев… Это понятно.

Так что…

Эта вилла у нас с Кассандрой на Волшебном острове. Она любит бывать здесь. Я люблю бывать здесь. Она больше не обращает внимания на мой неопределенный возраст. А это хорошо.

Как раз сегодня, ранним утром, когда мы лежали на пляже, глядя, как солнце стирает звезды с небосклона, я повернулся к ней и сказал, что вся эта огромная предстоящая работа содержит в себе неизбежное зло, не говоря уже о головной боли и прочем.

— Ничего подобного, — возразила она.

— Не преуменьшай того, что неизбежно, — сказал я. — Она ведет к человеческой несовместимости и неравенству.

— Ни того, ни другого не будет.

— В тебе слишком много оптимизма, Кассандра.

— Нет. Раньше я уже говорила, что тебе угрожает опасность, и так оно и случилось, но в тот момент ты мне не поверил. На сей раз я чувствую, что все будет хорошо. Понятно?

— Отдавая должное твоей точности в прошлом, я все-таки чувствую, что ты недооцениваешь то, что нам предстоит.

Она поднялась и топнула ногой.

— Ты никогда мне не веришь!

— Верю, конечно. Просто на сей раз ты ошибаешься, дорогая.

И она уплыла, моя сумасшедшая русалка, скрылась в темных глубинах. А спустя какое-то время вернулась.

— О'кей, — сказала она улыбаясь, вытряхивая из волос нежные дождинки. — Будь по-твоему.

Я поймал ее за лодыжку, подтащил, уложив на песок, и начал щекотать.

— Перестань!

— Эй, я тебе верю, Кассандра! Правда! Слышишь? Что ты на это скажешь? Я действительно тебе верю, черт возьми. Ты наверняка права.

— Ты, милый мой калликанзик, бычок в томате… Ай!

И она была прекрасна на берегу моря, и, счастливый, я не давал ей просохнуть, пока нас со всех сторон не обступил день.

Ну а на этом славном месте можно поставить и точку, sic.

Ночью, близ восточной границы обнесенных стенами рощиц и отлогих лужаек усадьбы, внутри этих стен, вероятно, в четверти мили от самого дома, у небольшой группы деревьев под безлунным небом стоит он, прислушиваясь, совершенно безмолвный.

Влажна почва под его сапогами. Холодный ветер говорит ему, что зима нехотя уступает место весне на севере штата Нью-Йорк. Он протягивает руку и нежно касается темной линии изящной ветки справа от себя. Ощущает зелень почек молодого года, мечтающих о лете под его широкой темной ладонью.

На нем голубая вельветовая рубаха навыпуск, широкий ремень с пряжкой в виде раковины поддерживает на талии джинсы. Тяжелое ожерелье из цветов тыквы — очень старое — висит у него на груди. На шее — изящная нитка бирюзового хейче, на левом запястье — серебряный браслет, усеянный кусочками коралла и бирюзы. Пуговицы на рубашке сделаны из расплющенных десятицентовых монет начала двадцатого века. Длинные волосы повязаны красным лоскутом.

Высокий, несовременный и неуместный, он прислушивается к тому, что можно или нельзя услышать: признакам странной схватки в темном доме. Неважно, как сложится встреча, он, Уильям Черный Конь Сингер, то бишь Певец, проиграет. Но все это ему придется вынести самому — из-за силы, которую он давным-давно привел в движение — чинди, который ходил за ним по пятам в течение многих лет.

Слышен непродолжительный шум со стороны дома, за которым тут же следует громкий грохот. Однако этим дело не кончается. Звуки продолжают раздаваться. Откуда-то из-за стен воет койот.

Он чуть не рассмеялся. Несомненно, собака. Хотя звук больше напоминает другое существо, к которому он снова привык. Конечно же, рядом нет никого из них.

Уильям Черный Конь Сингер. У него есть другие имена, но запоминающим машинам он известен под этим. По этому имени его вызвали.

Звуки внезапно стихают, хотя через короткое время возобновляются. По его оценкам, в этой части мира сейчас около полуночи. Он смотрит на небеса, но Христова кровь не струится по тверди. Лишь птица грома Ини среди юго-западных звезд подготавливает перуны, тучи и дождь, вытягивает хохолок, чтобы пощекотать нос медведя Саса, говоря ему, что время принести на землю новую жизнь — там, рядом с Млечным Путем.

Безмолвие. Внезапно протяжное биение начинает наполнять мир. Все кончилось? Действительно ли все кончилось?

Вновь за резким лаем следует вой.

Некогда он знал многое, да и по-прежнему кое-что знает. Все теперь для него завершилось, кроме ожидания.

Нет. Есть еще одна вещь для заполнения.

Тихо, но с нарастающей силой, он заводит песню.

Первочеловек точно не прыгал от радости по темной преисподней, в которой был сотворен. Он делил ее еще с восемью людьми, и с муравьями, и жуками, а позднее с саранчой и Койотом-Первым Сердитым, Тем-кто-образовался-в-воде, Костлявым Бродягой. Все размножались. Позднее к ним присоединились народы стрекоз, ос и летучих мышей, Паук и Паучиха. Пространство переполнялось и кишело клопами. Последовала борьба.

— Давайте отсюда выбираться, — предложило большинство.

Первочеловек, который был мудрым и могущественным, достал свои сокровища — Белую Раковину, Бирюзу, Мидию, Гагат и Красно-Белый Камень.