Роджер Желязны - Князь Света (сборник)

На Така упали первые капли дождя, и он юркнул под укрытие каменного гребня, который следовал вдоль тропы как неширокая преграда, чуть, наудачу, наклоненная против дождя. Так продолжил свой путь у самого его основания, а хляби небесные разверзлись, мир обесцветился, с неба исчез последний голубой лоскуток.

Море бушующего света разверзлось вдруг над головой и трижды пролилось потоками, которые безумным крещендо устремились вниз, чтобы разбрызнуться о каменный клык, криво чернеющий под ветром в четверти мили далее, вверх по склону.

Когда Так опять начал различать предметы вокруг себя, он увидел нечто непонятное. Словно каждая из обрушившихся на склон молний оставила какую-то свою часть стоять, покачиваясь в сером воздухе, подрагивая от пульсации пламени, которому, казалось, не было дела до беспрестанно утюжившей склон влаги.

Потом Так услышал смех — или же это был лишь отголосок последнего раската грома?

Нет, это был смешок — исполинский, сверхчеловеческий!

А чуть позже разнесся яростный вопль. Потом новая вспышка, еще раз загрохотало.

Еще одна огненная воронка раскачивалась позади каменного клыка.

Минут пять Так отлеживался. Затем все повторилось — вопль, за ним три ослепительные вспышки и грохот.

Теперь там уже было семь огненных столпов.

Посмеет ли он приблизиться, подобраться к этим штуковинам, скрываясь по другую сторону от каменного клыка?

А если посмеет и сумеет, и если, как он чувствовал, тут был замешан Сэм, что он сможет поделать, если даже и самому Просветленному не под силу контролировать ситуацию?

Ответа он не знал, но обнаружил, что движется вперед, распластавшись в сырой траве, забирая все время влево.

Когда он был уже на полпути, это случилось опять, и десять башен громоздилось там теперь; красные, золотые, желтые, они отклонялись и возвращались, отклонялись и возвращались, словно их основания пустили в скалы корни.

Он скорчился там, промокший и дрожащий, пытаясь понять, достанет ли ему смелости, и убедился, что ее у него совсем немного. И тем не менее, он пополз дальше, пока не сумел добраться до странного этого места и заползти за клык.

Там можно было наконец выпрямиться, ибо вокруг высилось много большущих каменных глыб и валунов. Укрываясь за ними от возможного взгляда снизу, он осторожно продвинулся вперед, не отрывая взгляда от клыка.

Там виднелось дупло. У самого его основания имелась сухая, неглубокая пещерка, а внутри нее были различимы две коленопреклоненные фигуры. Отшельники, погруженные в молитву? Неужели?

И тут оно случилось. Самая ужасная вспышка, какую он только когда-либо видывал, обрушилась на скалу — не мгновенно, не на один только миг. Словно огнеязыкий зверь лизал урча камень, вылизывал его быть может целых полминуты.

Когда Так открыл глаза, он насчитал двадцать пылающих башен.

Один из святых наклонился вперед и сделал какой-то жест. Другой рассмеялся. До расщелины, где лежал Так, донеслись звуки и слова:

— Очи змеи! Теперь я!

— Сколько теперь? — спросил второй, и Так узнал голос Махатмы Сэма.

— Вдвое — или ничего! — прорычал тот и наклонился вперед, затем откинулся назад и сделал тот же жест, что и Сэм чуть ранее.

— Нина из Шринагина! — пропел он и наклонился, повторяя тот же жест.

— Святые семь, — мягко произнес Сэм. Второй взвыл.

Так зажмурился и заткнул уши, предчувствуя, что последует за этим воплем.

И он не ошибся.

Когда ослепительное пламя и оглушительный грохот миновали, он осторожно глянул вниз на феерически освещенную сцену. Считать он не стал. Похоже, что штук сорок огневых единиц маячило теперь там, отбрасывая вокруг жуткие отсветы; их число удвоилось.

Ритуал возобновился. На левой руке Будды сверкало — своим собственным, бледным, чуть зеленоватым светом — железное кольцо.

И опять он услышал слова «Вдвое — или ничего» и опять в ответ раздалось «Святые семь».

На сей раз он решил, что скала расколется под ним. На сей раз он подумал, что пламя выжжет ему ретину сквозь плотно сомкнутые веки. Но он ошибся.

Когда он открыл глаза, взгляду его предстала уже целая армия колеблющихся перунов. Их сияние врезалось ему прямо в мозг, и он, поспешно прикрыв глаза рукой, опустил взгляд.

— Ну, Ралтарики? — спросил Сэм, и светлый изумрудный луч играл на его левой руке.

— Еще раз, Сиддхартха. Вдвое или ничего.

На миг завеса дождя разорвалась, и в ослепительном сиянии огненных призраков Так увидел, что плечи того, кого звали Ралтарики, венчала голова буйвола, и успел заметить у него вторую пару рук.

Так поежился.

Зажмурился, заткнул уши, стиснул зубы и стал ждать.

Ждать пришлось не долго. Кругом грохотало, сверкало, длилось и длилось, пока Так не потерял, наконец, сознание.

Когда он пришел в себя, все кругом было серо, между ним и скалистым щитом оставался только присмиревший, спокойно моросящий дождь. У подножия скалы виднелась только одна фигура, и у нее не было видно ни рогов, ни лишних рук.

Так не двигался. Он ждал.

— Это, — сказал Яма, протягивая ему аэрозоль, — репеллент, он отпугивает демонов. В будущем, когда ты надумаешь забраться подальше от монастыря, обязательно пользуйся им. Я считал, что в округе нет ракшасов, а не то я дал бы его тебе раньше.

Так взял сосуд и положил его перед собой на стол.

Они сидели за легкой трапезой в покоях Ямы, Бог смерти откинулся назад в своем кресле со стаканом вина — вина для Будды — в левой руке и полупустым графином в правой.

— Значит тот, кого зовут Ралтарики, и в самом деле демон? — спросил Так.

— И да, и нет, — отвечал Яма. — Если под «демоном» ты понимаешь злобное, сверхъестественное существо, обладающее огромной силой, ограниченным сроком жизни и способностью временно принимать практически любую форму, тогда ответ будет «нет». Это — общепринятое определение, но в одном пункте оно действительности не соответствует.

— Да? И в каком же это?

— Это не сверхъестественное существо.

— Но все остальное…

— Справедливо.

— Тогда я не вижу никакой разницы, сверхъестественное оно или нет, коли оно злобно, обладает огромной силой и сроком жизни, да и к тому же может менять по собственной воле свой внешний вид.

— Да нет, в этом, видишь ли, кроется большая разница. Разница между непознанным и непознаваемым, между наукой и фантазией — это вопрос самой сути. Четыре полюса компаса — это логика, знание, мудрость и непознанное, оно же неведомое. И некоторые склоняются в этом последнем направлении. Другие же наступают на него. Склониться перед одним — потерять из виду три остальных. Я могу подчиниться непознанному, но непознаваемому — никогда. Человек, склоняющийся в этом последнем направлении, — либо святой, либо дурак. Мне не нужен ни тот, ни другой.