Юрий Рытхэу - Интерконтинентальный мост

Словно прохладный утренний ветер, разгоняющий ночной туман, пронесся по всем укромным уголкам тела и разума, выметая мрачные мысли, внутреннюю тревогу, чувство неуверенности. Стало светло и легко, как в детстве и юношеские годы в весеннее утро, когда впереди долгий солнечный день, охота на спокойной воде Берингова пролива, радостное возвращение с богатой добычей и долгий сладкий сон в теплой, мягкой постели родного дома.

— Если прибавить Аборигенную премию, гонорар от будущего издания альбома рисунков, думаю, что денег вполне хватит, чтобы приобрести неплохой дом. Верно, Мишель?

Роберт Люсин повернулся к Мишель.

— Нет! — с улыбкой возразил Перси. — Я благодарю тебя за дружеское расположение, но мне бы хотелось купить дом на свои деньги.

— Разумеется, не на чужие, — усмехнулся Роберт Люсин. — Премия, гонорар — разве это чужие деньги? Я тебя не понимаю, Перси…

Перси продолжал улыбаться:

— Поймите меня правильно, друзья… Я вам бесконечно благодарен за ваше доброе отношение ко мне. За заботу. Вы и так столько сделали для меня, что вовек не расплатиться с вами. Понимаете, и премия, если она будет присуждена мне, и гонорар за издание альбома моих рисунков — все это в значительной степени плоды ваших усилий, и поэтому вроде бы деньги не мои…

— Ну, Перси! — попробовал возразить Роберт Люсин, но Перси продолжал, торопясь выговориться:

— Вот как случилось с моими земляками на Кинг-Айленде… Понимаете, вроде бы все по закону, и к острову можно было бы привыкнуть, но в этой сделке есть нечто такое, что не дает покоя. Это привкус несправедливости, незаслуженности полученных благ.

Деньги, с одной стороны, вроде бы наши, а с другой — вроде и не заработаны нами…

Выслушав сбивчивую речь Перси, Роберт Люсин расхохотался:

— И ты думаешь, что выиграть в Аляскинскую лотерею — это честнее, чем заработать деньги своим творческим трудом, рисунками?

— В нашем народе никогда ни рисование, ни даже резьба по моржовой кости не считались главными занятиями настоящего человека, — сказал Перси, несколько обиженный смехом Роберта Люсина. — Может, лотерея — это тоже не очень хорошо, но это моя удача. Моя и бога, — уточнил Перси.

Завтрак закончился поздно, и Перси ушел к себе в номер подготовить очередную серию рисунков, над которыми он работал в последние дни. Они были сделаны во время поездки в Иналик.

Вот портрет Джона Аяпана. Охотник сидит на каркасе своей старой байдары, которую он оставил здесь, получив заверение от властей, что в Кинг-Айленде его ждет новенький деревянный вельбот. Вельбот и вправду был. Он стоял на подпорках на берегу острова. Но Джон Аяпан намеревался восстановить свою старую байдару, а деревянный вельбот отогнать обратно на Кинг-Айленд. У Джона выразительное, решительное лицо, особенно глаза. Это лицо человека, познавшего что-то важное и ценное. Нет, это больше не был беспечный, виноватый забулдыга, прикрывавшийся балагурством и плоскими шуточками. «У меня такое чувство, — признавался Аяпан, — когда я плыву на этом вельботе, что вот кто-нибудь вдруг вынырнет из воды или покажется из-за ближайшей льдины и скажет: а ну, вылезай из чужого судна!.. Точно так же и в доме в Кинг-Айленде. Представь себе, раньше у меня худой сон был только после запоя, а теперь все время. Если бы не трезвость, подумал бы, что надвигается делириум тременс…» До начала строительства моста в старом Иналике была своя шкала ценностей. Каждый человек был на своем определенном месте. Джон Аяпан стоял на одной из последних ступеней невысокой общественной лестницы Иналика из-за своего пристрастия к спиртному и почти полного отсутствия собственности, если не считать доставшегося от отца остова старой байдары, которую он уже много лет собирался покрыть кожей. Когда отрезвление Аяпана приходилось на весну, то остов байдары выкапывался из-под снега, очищался, просушивался, тщательно чинились порванные связки шпангоутов, заменялись сломанные деревянные части, но на этом намерение Джона Аяпана стать собственником кончалось. Остов так и лежал до осени под дождями и солнцем, потом его заносило снегом.

Сейчас, встретив Аяпана в Иналике, Перси поразился его перемене. Это был совершенно другой человек, целеустремленный, полный собственного достоинства. Сколько, оказывается, таилось мудрого, значительного под личиной балагура и раскаявшегося алкоголика.

Видимо, иные встречи Джона Аяпана не прошли для него бесследно: он много знал и даже по-своему был образован, если можно считать образованностью те отрывочные сведения, которые он запомнил при общении со своими случайными собеседниками в барах от Нома до Анкориджа и Фербенкса.

Порой с ним было интереснее, нежели с Адамом Майной, который, похоже, был в некоторой растерянности от того, что его одиночество было нарушено приездом многочисленных земляков. Он как-то сразу утратил часть исключительности, ибо уже не был единственным человеком на острове Малый Диомид.

И все-таки рисовать Адама Майну было одно удовольствие. Во-первых, он никогда не давал скучать художнику, развлекая его рассказами из своей долгой жизни, полной интереснейших событий, встреч и приключений. Иногда Адам Майна пускался в философские рассуждения, сравнивая жизнь белых людей и эскимосов. «Название «белый человек» пошло ведь не от нас, а от самих же белых, которые хотели перенести на нас те же отношения, что существовали между ними и действительно чернокожими людьми в Америке и Африке… Однажды я долго смеялся, когда прочитал у Роберта Пири, которого наши эскимосы буквально втащили на Северный полюс, что к белым он причислил и своего чернокожего слугу, служившего ему четверть века и также доставленного нашими соплеменниками с Гренландии на полюс. Потом Пири жестоко спорил с другим белым, Куком, который за год до него якобы тоже побывал на Северном полюсе. Для них даже обыкновенное путешествие по нашей земле почиталось подвигом, которым они хвастались не только перед своими, живущими в теплых странах, но старались это хвастовство распространить на будущие поколения, описывая в книгах свои похождения и путешествия по Арктике, почитая себя покорителями Белого Безмолвия, Страны Полуночного Солнца, Царства Холода и Льда… Много названий напридумали о нашей земле…»

Странно, но Адам Майна никогда не вспоминал о своей женитьбе на белой женщине. Как будто в его жизни не было этого, а если кто-то пытался намекнуть, то его останавливали холодные, будто немедленно покрывающиеся льдом глаза.

На вопрос Перси, что думает старик по поводу возвращения жителей Иналика в свои покинутые дома, Адам Майна после долгого раздумья ответил: «В самом лучшем случае это может быть лишь после окончания строительства моста. До этого договориться с Администрацией будет трудно. Тут зимой, еще до визита президентов, были инженеры, которые обмерили берег. Будет сооружен причал. Где тут место охотникам? Значит, попросят убраться на Кинг-Айленд. На законном основании… Благоразумно завести разговор о возвращении, когда вся эта возня со строительством закончится. Тогда на нас просто махнут рукой и скажут: черт с вами! можете возвращаться! но не жалуйтесь, если что будет не так!»