Юрий Рытхэу - Интерконтинентальный мост

И потом, когда они лежали в холодной, медленно нагреваемой собственными телами постели старого дома Омиака, а за незанавешенными окнами уже нарождался новый день, это ощущение нереальности происходящего, причудливости снова вернулось к Петру-Амае. Возможно, еще и потому, что после пробуждения от близости с Френсис он, вопреки ожиданию, не чувствовал себя сладко опустошенным, а наоборот, жаждущим еще более глубокого и тесного слияния.

— Это любовь, — сказал он вслух.

— Это любовь, — отозвалась Френсис.

В чистейшем воздухе чувствовался дым нового костра: Адам Майна уже снова разбудил огонь. Напротив него сидел незнакомый человек. Петр-Амая подошел ближе и удивился: это был Кристофер Ноблес!

— Здравствуйте! — сказал Ноблес с таким видом, будто он только вчера расстался с Петром-Амаей. — Прилетел ночным грузовым рейсом.

Наступающий день еще не победил размытые ночные тени. Очертания темных, пустых жилищ с неосвещенными окнами придавали всей картине унылый и печальный вид. Это была сама Печаль Берингова пролива.

— А мы никак не придумаем имя новому поселению, — подал голос Адам Майна.

— Почему? — удивился Ноблес.

— Так, — уклончиво ответил Адам Майна.

— В конце концов, название большой роли не играет, — продолжал Ноблес. — В новом эскимосском селении, селении будущего, все будет новое. Может быть и имя тоже новое.

— Только люди там старые, — с ехидцей в голосе заметил Адам Майна.

— Я уверен, что большинство из них переживает удивительное чувство обновления! — не сдавался Ноблес. — Особенно молодежь! Не правда ли, мисс Омиак?

Френсис в ответ пробормотала что-то невнятное.

— Сегодня там собираются провести большой фестиваль — песни, танцы, спортивные соревнования!

— А кто же устраивает празднество? — спросил Петр-Амая.

— Жители нового Иналика, извините, нового эскимосского поселения, а финансирует Американская администрация строительства Интерконтинентального моста и Объединенные телекомпании.

— Значит, будет большое шоу! — усмехнулся Адам Майна.

— По поводу обретения новой родины! — воскликнул Кристофер Ноблес.

— Родину можно заново обрести, если вернешься туда, где родился, — тихо, но твердо сказал Адам Майна.

Кинг-Айленд и вправду оказался намного больше Малого Диомида. Новенькие дома поставили так, что они как бы повторяли облик покинутого Иналика, точно так же выстроились вдоль крутого, уходящего в воду берега. Тропы соединяли жилища с галечным пляжем, на котором аккуратно, в ряд лежали новенькие вельботы и байдары. Вроде их было даже намного больше, чем требовалось. Но, как оказалось, приехали гости из Нома и других окрестных эскимосских поселений.

Меж домов, на берегу сновало множество приезжего народу. Выделялись одетые в стилизованную эскимосскую одежду разного рода операторы, фотографы и журналисты. Вдоль всей небольшой улицы тянулся транспарант, на котором огромными буквами на эскимосском и английском языках было начертано: «ПУСТЬ КАЖДЫЙ ВНЕСЕТ СВОЙ ВКЛАД В СТРОИТЕЛЬСТВО МОСТА!»

Джеймс Мылрок встретил Петра-Амаю, помог выгрузить и поставить на якорь лодку и повел к себе.

— В гостевом доме не оказалось ни одного свободного места, — объяснил он. — Придется вам разделить комнату с моим сыном.

Перси был дома и действительно готовился к празднеству, натягивая на деревянный обод хорошо смоченную кожу моржового желудка. Она долго выдерживалась в специальной жидкости и считалась готовой, когда слегка скисала и обретала эластичность. Поэтому в комнате Перси, несмотря на открытые окна, пахло довольно остро.

Перси хмуро поздоровался, и в его взгляде Петр-Амая вдруг заметил что-то новое.

Перси занялся бубном, а Петр-Амая уселся напротив и принялся наблюдать за ним. Длинные волосы парня упали на лоб, мокрая кожа слегка поскрипывала в его сильных руках, непослушно, неподатливо занимая место под тугим ремнем. Работа достигла такой стадии, когда отвлекаться нельзя было даже на секунду, нельзя ослаблять пальцы, сдерживающие выползающую из-под ремня упругую кожу. Но вот Перси захватил последний лоскут, просунул его под сдерживающий ремень, затянул его и, облегченно вздохнув, поднял разгоряченное, с бисеринками пота на крыльях носа, лицо и улыбнулся.

И снова Петр-Амая заметил в этой улыбке что-то новое, неуловимое, отчего ему стало неприятно.

Перси несколько раз повернул бубен, щелкнул пальцем по его поверхности, и новый сягуяк [2] Сягуяк (эск.) — бубен. отозвался очень глухо, словно сердясь за насилие над собой.

— Ничего, к вечеру высохнешь и будешь греметь так, что слышно будет в Номе, — сказал Перси и ушел мыть руки.

Возвратился он уже как будто другим, и Петр-Амая не увидел ничего такого особенного в выражении его лица: просто человек работал. Петр-Амая хорошо знал, как трудно и мучительно натягивать новую кожу на ярар [3] Ярар (чук.) — бубен. .

— Ну, как вам показалось новое селение? — спросил Перси.

— Такое впечатление, что Иналик целиком перенесли сюда, — ответил Петр-Амая.

— Таково было пожелание стариков, — небрежно усмехнулся Перси. — Но если уж начинать новую жизнь, надо было все делать не так. Зачем снова селиться на крутом берегу? На острове есть отличное место. Так нет, выбрали самое крутое и неудобное. Мне иногда кажется, что старые люди возвращаются в детство. Свидетельством этому их упрямство и непоследовательность в поступках. Как вы думаете?

— Мне трудно судить со стороны, — подумав, ответил Петр-Амая. — Правда, наш народ пережил нечто похожее, когда Наукан переселили в Нунямо. Я читал об этом в старой книге. Сначала люди даже радовались, держались друг за друга, пытались сохранить и образ жизни, и связи, и язык… Но это было трудно в чуждом языковом окружении. Ведь Нунямо-то было чукотским селением. Потом люди разбрелись по другим местам. Многие уехали в Уэлен. Здесь жили родственники — уэленские парни обычно брали жен в старом Наукане…

— Когда же это было? — спросил Перси.

— Около ста лет назад.

— Но ведь это уже при социализме! — удивился Перси.

— Ну и что? — пожал плечами Петр-Амая. — И при социализме люди ошибались.

— Да я не об этом, — Перси замялся. — Разве тогда брали жен в других селениях?

— А почему нет? — удивился в свою очередь Петр-Амая.

Распахнулась дверь, и показался Джеймс Мылрок:

— Молодые люди, к нам пришел гость.

Старый Кристофер Ноблес, щуря выцветшие, но еще определенно голубые глаза, уже пил кофе и громко рассуждал:

— Да мог ли я, молодой человек, не искушенный в международных делах, во многом наивный, можно сказать, до смерти перепуганный участием в непонятном секретном совещании, дожить до той поры, что показавшееся мне утопией вдруг стало реальностью? Это удивительно, друзья! Удивительно! И это полно глубокого смысла! Маленький эскимосский народ вносит свой весомый, можно сказать, видимый всему человечеству вклад в новый климат в отношениях между странами и народами планеты! Вот что впечатляет и удивляет!